— Во сколько самолёт? - спрашиваю я.

— В четыре утра.

— Тогда я пойду.

— Нет, мы успеем ещё…

Успеваем. Поздно ночью я смотрю на экран телефона - никогда не оставляла Нику так надолго, поневоле жду плохих новостей. Всё тело саднит. Минеральная вода в стакане плюется пузырьками газа мне в лицо.

— Я пойду, — устало говорю я. — Тётя Надя не спит, наверное. Ты уедешь?

— Уеду.

Я не оборачиваюсь. Вопреки всему, тётя Надя спит на моей кровати. Я не бужу её, все равно не хватит сил на то, чтобы уснуть. Просто сижу и смотрю в темноту, не зажигая света. Я опустошена изнутри. Внутри гулко и пусто, слегка кружится голова, как в похмелье. У меня и правда отходняк. После Бессоннова. И сколько буду отходить - не знаю. Знаю только, что справлюсь. Сумею. У меня есть опыт.

— Спать иди, бестолковая, — взмахивает руками тётя Надя. - Седьмой час!

На улице темно ещё. Тётя Надя пытливо смотрит на меня. Есть ли на мне следы поцелуев и рук Тимофея? Нет сил думать сейчас об этом. Я киваю, она одевается и уходит. Вяло думаю — надо ей сделать какой нибудь подарок. Несколько вечеров сидела с Никой, а сегодня и половину ночи…

Завтра об этом подумаю. Бужу Нику.

— Малыш, - тихонько зову я. — Снежок. Пора в садик.

Она тянется за очками, надевает их и смотрит на меня недоуменно.

— Суббота, мама!

Я даже не знаю, какой день недели… но знаю, что не смогу сегодня сидеть дома. Я буду бояться, что Тимофей вернётся. Пусть пройдёт несколько дней. Пусть у нас обоих встанут мозги на место.

— Поехали куда угодно. Быстро собирай рюкзак, у нас будет приключение на выходные.

Это её просить не надо. С визгом вскакивает, и собирается так быстро, как никогда не собиралась в сад. Я прикидываю, куда можно поехать. В санаторий можно. Рядом, бюджетно. Будем принимать грязевве ванны, пить кислородные коктейли и болтать с пенсионерами. И главное - никаких бывших мужей.

Даже успеваю посмотреть несколько подходящих, собирая вещи. Хватаю свою сумку, дочери, а потом мы торопливо выходим из квартиры. На улице на удивление солнечно, а солнечные зимние дни это бич Ники - у неё очень чувствительные глаза и кожа.

— Больно! - тут же отзывается, словно читая мои мысли, она.

— Тёмные очки в рюкзаке, в машине достану, малыш, закрой глазки.

Я веду её, доверчиво закрывшую глаза, за руки, поднять не могу, мешают сумки. До машины остаётся несколько метров, когда путь нам преграждают. Я обречённо стону - именно этого я и боялась.

— Далеко собралась? — спрашивает он.

Затем переводит взгляд на Нику и самые противоречивые эмоции тенью скользят по замкнутрму лицу. И Ника, не понимая, почему мы остановились, открывает глаза.