Нас принимают ближе к двенадцати. К тому моменту Оля успевает дважды закатить скандал и поругаться с половиной медперсонала. Нервничает, что из-за меня опоздает на работу (отпроситься получилось только до обеда), но мы оба прекрасно понимаем, что её концерты ничего не решат. Здесь каждый божий день кто-то чем-то не доволен, и врачи на это уже просто не обращают внимания.

Беседа с Патрушевым, осмотр, МРТ. Всё это занимает ещё час. Пока жду расшифровку, думаю о том, что ситуация у меня явно не очень. По взгляду лечащего врача понял. Тот ещё и вздохнул как-то особенно безрадостно и тягостно. В общем, ничего хорошего не жди. Собственно, так и выходит по итогу.

Домой я возвращаюсь уже с матерью. Она сменила Олю ещё там в больнице. Опять в глазах стоят слёзы, хоть она и пытается изо всех сил их скрыть. Расстроилась. Впрочем, как и я. Прогноз-то неутешительный. Целый букет осложнений, самое неприятное из которых – развитие ранней острой инфекции. Причин её образования может быть несколько. Она могла развиться как на фоне имеющегося травматического повреждения мягких тканей, так и вследствие реакции на внутрикостный имплант. 

Патрушев сыпал терминами и долго вглядывался в снимки, а потом моя и без того несчастная нога подверглась очередной хирургической обработке. Штифты и винты оставили пока внутри, вроде как на ранних сроках развития инфекций их удаление не показано. Однако Иван Петрович предупредил: такого исхода событий он не исключает.

Очередной операции не хватало, честное слово… Только я настроился на восстановление, как на тебе!  

– Давай, Максим, надо поесть, – отвлекает меня от беспокойных мыслей голос матери.

Ставит поднос на столик и двигает его до кровати.

– Зачем ты сюда принесла? Я бы до кухни не дошёл, что ли? – поднимаюсь с подушки.

– Уже итак сегодня переутомился. Не надо, – качает головой.

Равнодушно смотрю на борщ и рагу. Сейчас кусок в горло не лезет, но не хочется обижать мать.

– Я тебя оставлю на час, Оксана пришла, – говорит она виновато.

– Мам, я не настолько немощный. Сидеть сутками у моей кровати нет никакой необходимости.

– Кушай, дорогой, – подходит ко мне, целует в лоб и ласково проводит рукой по волосам.

Жду пока она уйдёт, и только после этого, скорчив морду, придвигаюсь к краю постели. Задерживаю дыхание. Опускаю ногу. Шумно выдыхаю. Всегда считал, что у меня высокий болевой порог, но тут… терпеть реально непросто. Пока по лестнице поднялись сегодня, думал скончаюсь.

Телефон звонит, и я кладу ложку на место, так и не успев, притронуться к борщу, аромат которого разносится по всей комнате.

– Алло.

– Родной, ну ты как?  Что сказали? Ты где вообще? – Оля, подобно роботу-автомату выдаёт один вопрос за другим.

Фоном слышатся голоса, чей-то смех и нервирующий звук, исходящий от работающего принтера. 

– Дома уже, Оль, – прищуриваюсь. Чёртово солнце вылезло из-за тучи, а занавеска открыта. – Нормально всё.

– Нормально? – переспрашивает недоверчиво. – Что сказал Иван Петрович? Какие дал рекомендации?

– Антибиотики выписал. Капельницу надо ставить на дому. В больнице нет мест.

– Антибиотики? Там инфекция, да? – ужасается она. – Я же говорила тебе! Как раз читала вчера про это. Ой, ой, ой, они что-нибудь предприняли?

– Хирургическую чистку делали, дренаж.

– А железки достали? – спрашивает громко, пытаясь перекричать недовольную клиентку. 

– Нет. Патрушев сказал, что надо пока понаблюдать, – хмыкаю я.

– Бедный ты мой…

За стеной начинается возня, а уже через минуту до меня доносятся звуки Лунной Сонаты Бетховена.