— Тогда я в безопасности, — натянула хлипенькую улыбку, грозившую порвать щеки. — Ты же на кости не бросишься. Или мне тебя мужиком не считать?

Голубые глаза вспыхнули и тут же потемнели. Спокойствие никуда не делось, оно просто треснуло, вылившись в желваках и сдвинутых бровях. Оставалось только уйти, но я побаивалась, что придурок отпустит лишь со звонком. Потому стояла и смотрела в ответ, как овечка, слепо разглядывающая проблески совести у зарвавшегося волка.

— Любуешься? — ловко сдвинул тему.

Воздав молитвы природной бледности, я и глазом не моргнула.

— Я и получше парней видела.

— Ага. И где же? В библиотеке? В книжке? В телике?

Мне нечего было сказать. Я и правда вживую никогда не общалась с такими типами. И слава богу.

Всучив студенту деньги и попытавшись отойти, я тут же была остановлена. Грубая ладонь надавила на плечи, вторая опустилась на талию. Дыхание мазнуло по скулам, зубы обнажились в улыбке. Той самой. Ненастоящей.

— Да не рыпайся ты. Считай, я благотворительностью занялся. Ты же, небось, ни разу парня не касалась. Кто ж на такую посмотрит.

Замерев от жуткой наглости и мгновенно придя в себя от медленного поглаживания возле шеи, я взбрыкнула. Рукой уперлась в напряженный пресс и прошипела сквозь зубы.

— Отпусти. Я уже не раз говорила, что мне нет до тебя дела.

— А иначе что?

Это стало щелчком. Той самой чертой, после которой человека не сдерживали никакие рамки. Я не думала наперед и наверняка глубоко внутри себя понимала, что лучше остановиться. Обычная провокация, ничего бы Булатов не сделал. Вряд ли ему самому хотелось меня касаться, уж скорее он просто целенаправленно злил.

У него получалось. Терпение лопнуло.

Руки были свободны, поэтому я без труда достала из сумки перцовый баллончик и прицелилась. Никогда еще не испытывала его ни на ком, оттого и не представляла, насколько едким вмиг станет воздух.

Щелк, и тиски исчезли.

Я закашлялась, дернулась к лицу, чтобы смахнуть слезы, текущие по щекам из покрасневших глаз. Боль была адской — все же мы стояли слишком близко, меня тоже задело. На Булатова вообще было грустно смотреть.

Он отшатнулся, почти заорал, но вовремя сжал зубы. Шея, скулы, лоб — все полыхало огнем. Ревели мы почти в унисон.

— Ах ты стерва!

— Не надо было нарываться.

Меня трясло, тело сгибалось, от ужаса подкашивались ноги. Я вдруг осознала одну простую истину — мне конец. За каждую его слезинку я буду платить собственной кровью.

Все произошло так быстро, что однокурсники двинулись с опозданием. Заохали, запричитали. Облепили нас, как мухи, и пеклись, естественно, не обо мне.

— Что здесь происходит? — общую истерику мигом прекратил строгий голос, прогремевший, как гром.

Казнь, дорогой ректор.

Булатов вскинулся, оценил обстановку и, как зверь, почуявший свежую кровь, осклабился. В этот момент мы оба поняли, что я проиграла, а куш достался человеку, который практически ничего не сделал.

4. Глава 4

Седовласый мужчина в обычном вязаном свитере и брюках сначала посмотрел на «жертву» моей перцовки и лишь потом перевел тяжелый взгляд усталых глаз на меня. Ссутулившись и втянув голову в плечи, я затихла. Чтоб мне провалиться! Выставила себя полной идиоткой, да еще и перед кем — перед человеком, который в силу своих возможностей помогал мне и поддерживал. Поначалу я опасалась Михаила Аркадьевича, ведь поговаривали, что он мужик серьезный и ни с кем сюсюкаться не будет. Несколько прогулов, пропущенный зачет, заваленная сессия, и ректор без разбирательств подпишет приказ об отчислении.

Он вызвал меня один раз, второй. В кабинете почти ничего не говорил, только слушал. Вопреки пересудам, спросил о причине неявки. Я не стала кривить душой и, отчаявшись, вывалила всё как на духу. Принесла справки от врачей, показала трудовую. Он то ли пожалел, то ли махнул рукой. В любом случае, за прогулы меня никто не тюкал, преподаватели давали возможность пересдать. Я не знала, его ли это заслуга, но все равно поблагодарила. За человечность.