Раз в две недели по понедельникам я ей звоню. Задаю обычные вопросы: «Как дела? Как здоровье? Как на работе? Как там тётя Галя?» Иногда интересуюсь про отчима. Прошлой зимой случилось несчастье: он сломал ногу, поскользнувшись на льду. Пьяным. Лежал дома несколько месяцев, а маме пришлось работать одной, ухаживать за ним и содержать. Об этом я узнала от Кристины: она написала мне в инстаграме. Так обидно за маму стало, что отчима я ещё сильнее возненавидела. Тогда и решила, что, несмотря ни на что, буду с мамой общаться. Приехать в Череповец, правда, заставить себя не смогла — отправила денег, дав слово регулярно звонить домой и узнавать, как дела. Обида на маму прошла сама собой, потому что я её поняла. Просто она любит отчима больше, чем себя, и больше меня и ничего с этим не может поделать. Так бывает, я-то точно знаю. Сама готова была на коленях перед Булатом ползать, лишь бы он меня рядом с собой оставил. Думала, жизнь кончится без него. 

— Как дела у тебя, мам? Чувствуешь себя нормально?

— Более-менее. Спина болит. В сад в выходные ездили с Вадимом, напахались, как тузики, — в её голосе звучит незавуалированный укор: — Помочь-то некому.

Я снова выглядываю за дверь. Возле стеклянного входа останавливается чёрная Ауди с логотипом «Жемчужных холмов». Это означает, что прибыли новые постояльцы и у меня есть максимум минута, чтобы договорить.

— Наверное, яблок в саду много, да? 

Про яблоки мне совершенно неинтересно, как и про картошку с огурцами. Просто мама любит рассказывать про сад, а я хочу создать видимость, будто нас что-то связывает.

— Какие яблоки сейчас, Таисия, — звучит нетерпеливый вздох. — Рано. — И тут же чуть громче: — Девушка! Где у вас тут помидоры по акции? Туда я уже ходила... Там без скидки.

Из вестибюля доносится звук разъезжающихся дверей, означающий, что мне пора прощаться. 

— Мам, мне нужно идти. 

— Давай. Мне тоже надо ускориться. На минуту опоздаю — Валентина хай поднимет. У тебя как, нормально всё?

— Да, у меня всё хорошо.

— Ну и отлично. Тётю Галю, кстати, не забудь поздравить. В субботу у неё юбилей. 

Я вешаю трубку и, натянув на лицо рабочую улыбку, выхожу на ресепшен. Как раз вовремя: клиенты, седеющий мужчина и невысокая худая женщина, достают из сумки паспорта.

После их оформления я не сразу могу вернуться к работе и замерев, разглядываю коньячную поверхность стойки. Обычно так бывает после разговора с мамой. Вроде мы теперь нормально общаемся, но на душе каждый раз остаётся странный осадок, прохладный, неуютный. Требуется немного времени, чтобы отряхнуться.

Отвлекает меня появившаяся в вестибюле фигура, а вернее то, что эта фигура кажется мне знакомой. Густая шапка тёмных волос, франтоватые брюки и толстовка с принтом мирового дизайнера. От панических воспоминаний по позвоночнику скребёт озноб. Фидель идёт на меня. Расстёгивает рубашку. Плотоядно улыбается, отпуская пошлые комплименты… Валит меня на кровать.

Хочется спрятаться за стойку, свернуться в комок, уползти, раствориться. Это я и собираюсь сделать, но оцепенение играет против меня: Фидель, будто что-то почуяв, замедляет шаг и начинает крутить головой. Наверняка он кого-то другого ищет, но результат остаётся один: находит он именно меня. Я сжимаю пальцы в кулаки — Фидель останавливается. Беру трубку, делая вид, что мне срочно требуется позвонить, — идёт в мою сторону.

— Мы непременно всё исправим, — обещаю выдуманному собеседнику. Нетвёрдой рукой вешаю трубку: дольше игнорировать пристальный взгляд из-за стойки не представляется возможным.