Андрей наклонился к фантастической красоты цветку. Пахло ванилью, к которой примешивалось что-то ещё, такое неуловимое и будоражащее, что мысли попросту отключались, оставляя место одному только терпкому восторгу, какой случается перед первым в жизни свиданием.

– Венерины башмачки. Cypripedium calceolus, – словно по-детски гордясь своим знанием, изрёк Борис. – Исчезающий в наше время вид. Все соседние леса уже давно лишены этой красоты. Только благодаря станции и нашим стараниям мы его воскресили к жизни в этих широтах.

Но из всего сказанного Борисом Андрей услышал только «венерины башмачки». То ли образ Венеры, то ли башмачков её, которых она, скорее всего, и не носила вовсе, то ли сочетание «ш» и «чк», похожее на цокот каблуков приближающейся к условленному месту любовницы, но в голове у Андрея снова яркими красками вспыхнул образ коралловой Леры, в этот раз текучей, мягкой, облегающей его, как пуховое одеяло. И тут же опять выполз из-за угла спрут. Наверное, объятия его щупалец тоже похожи на одеяло. К чёрту!

– Я впечатлён, – Андрей отряхнулся от наваждения.

– Пётр Александрович большое дело делает для науки. И для людей… Неблагодарных, по большому счёту. Им бы всю эту красоту да в свои квартиры перетащить. А потом пижонить перед такими же, как они, пижонами, – вот, мол, смотрите, у меня дремлики расцвели, раз в десять лет зацветают, вот какой я хороший, боги меня любят. – Борис плюнул на бетонный пол ангара. – А самим в лес сходить время не позволяет. Лишь бы чего с собой ухватить от природы, а просто так полюбоваться – не то воспитание. Эх…

– А это что за цветок? – спросил Андрей, обнаружив одинокую, похожую чашелистиком и лепестками на замершую морскую звезду орхидею.

– О, это калипсо. Иногда её тоже «венериным башмачком» называют. Но это уже не те башмачки. К тому же это редкий подвид, с уменьшенной губой, и значительно крупнее «бульбозы». Возможно даже, единственный в своём роде. Сейчас как раз её время цвести.

– А на болоте их много?

– Калипсо-то?

– Да вообще орхидей.

– Ну как сказать много… В сто раз больше, чем в том случае, если бы станция продолжала оставаться заброшенной. Ходоки за диковинками стараются не частить, но они же ненасытны. После них ничего бы, наверное, уже не осталось. Есть места, где башмачки те же десятками можно увидеть. А вот калипсо, кстати, хорошо разрослась. Но они одиночество любят, редко когда по две или по три разом встретишь. Но чтобы в теплице прижилась и зацвела – это, пожалуй, редкость. Другие подвиды легко одомашниваются, а с этим приходится повозиться. А вообще, территорию вокруг болотом называть не совсем верно. Правильно будет сказать водно-болотные угодья. Тут заболоченность разная. Основная фактура почв, подстилающие, как у нас говорят, породы, известковые, а сама болотная среда кислая. В итоге, смешиваясь, получается нейтральной. Это довольно уникальные условия. Есть участки с низовыми болотами, есть с верховыми, а есть с переходными. Где-то можно и рыбу половить, а где-то даже и искупаться. Много разных болот внутри зоны. Это если тебе приспичит побродить по угодьям. В основном идёшь как бы по твёрдому основанию, но нужно быть начеку – есть такие трясины, что и опомниться не успеешь, как засосёт. Бери с собой болотоступы. У выхода из теплицы висят. Карты угодий пока что не существует. Заблудиться можно легко. Ориентиров не так много. Всё с первого взгляда однообразно: трава, кустарники, редкие камни, принесённые миллион лет назад ледниками, рощицы низкорослые. Для опытного ходока всё это уникальные приметы. А для новичка самым уникальным будет только Круглое на северо-западе.