Принцесса глубоко вздохнула, будто пыталась унять раздражение, а потом честно сказала, вновь выбиваясь из образа:

— Ты поразительный человек. За последние пять минут ты умудрился вызвать у меня и безмерное удивление, и искреннюю признательность, а теперь вот разозлил. Я понимаю, что днём вела себя не совсем подобающе… Но нельзя же обращаться с принцессой как с продажной девкой?

Себастьян расхохотался и покачал головой.

— А Ортрун был бы счастлив, если бы ты осталась, — сказал принц, намекая Лие на то, что она прокололась, но девушка решительно возразила:

— Отец сказал, что я вольна делать то, что хочу, но не должна забывать о самоуважении. Имейте совесть, ваше высочество! За любой девушкой сначала надо поухаживать, а вы… вы мне даже подарков ещё не дарили!

— Ах, подарков! — восхитился Себастьян и вновь засмеялся. — Подарки, значит, тебе подавай. Ладно, будут и подарки. Но лишь когда я узнаю, что тебе по-настоящему нравится.

— Вот видишь, ты ещё даже не знаешь…

— Да понял я всё про себя, понял, — махнул рукой наследник. — Я безответственный развратник, не иначе. Но поцелуй меня ещё один раз, пожалуйста. Иначе я не усну.

Губы девушки задрожали, а затем растянулись в одной из самых милых и искренних улыбок, которые Себастьян видел у принцессы за сегодняшний день.

Лия

Смешной он всё-таки. Явно хитрющий и изворотливый, как змея, но вроде бы неплохой. По крайней мере, за сегодняшний день он не попытался применить ко мне ментальную магию, чтобы узнать правду и заставить говорить. Может, эрдерийский принц считает, что это бесполезно, но он ведь даже не пробовал.

Я-то, когда впервые услышала о помолвке, думала, что он будет таким же, как отец и Гейр — а у тех не проходило и дня без применения фамильного дара внушения. До смерти моей матери король ещё сдерживался, но потом перестал, а Гейр брал пример с него. Хуже всего было, когда брат, поняв, что я люблю животных, начал заставлять меня их убивать. Думаю, благодаря этому я и научилась противостоять ментальной магии — мне было настолько плохо и тошно, что иначе я просто не могла. Повезло, что Гейр всегда предпочитал влиять на меня без свидетелей, поэтому никто, в том числе он сам, не знает, сколько в его голове поддельных воспоминаний о послушной мне.

Расставшись с Себастьяном, которого я всё-таки поцеловала ещё один раз, но в щёку, я поначалу отправилась в собственные покои. Мне нужно было создать впечатление, что я легла спать. Поэтому я сообщила об этом охране и попросила никого не пускать, если речь не о срочном деле, а затем закрыла дверь, переоделась в нормальную одежду, подождала минут двадцать и приступила к выполнению своего плана на сегодня.

Было почти десять, когда я открыла дверь и выскользнула в коридор, абсолютно невидимая. Гвардейцы не отреагировали, потому что я внушила им, будто дверь осталась закрытой, — и, притворив её на самом деле, я поспешила вглубь коридора к лестнице для слуг.

Несмотря на то, что отец был женат на моей матери — Клаудии аль Тимерио — больше десяти лет, он так и не узнал её секрет. Мама, открыв мне эту тайну, заклинала никому её не рассказывать, особенно королю, — и я хранила волю единственного в мире человека, который меня по-настоящему любил.

Мама была замечательной. Память о ней — почти всё хорошее, что у меня есть, но и этого немало. Мы проводили вместе всё время до момента её смерти, она учила меня читать и писать, объясняла основы магии. Но главное, что она сделала, — это позволила мне узнать: на свете бывают и любовь, и нежность, и свобода, а не только жестокость и бесконечная выгода, стремление удовлетворить собственные интересы за чужой счёт.