—Хорошо, что Оливии пока нет, я расскажу вам. Может, вы поверите, когда я покажу портрет той, кто вас погубила? Я снял копию с оригинала, хранящегося в «Шипастой розе», правда, этот последний прижизненный портрет не очень жалуют даже её потомки.

Лаветт сделал знак слуге в ливрее у входа, тот поклонился и чинно удалился.

— Хотите сказать, что она умерла?

Внешне я ничем не выдал своего волнения, но одна мысль о том, что я больше никогда не увижу Геранту, не смогу провести рукой по её шелковистым чёрным волосам, причиняла мне боль, сравнимую с занозой в груди.

Хорошо, что я и мысли не допускал о её смерти.

Если бы я на секунду поверил, то впал бы в отчаяние: неосуществлённая месть выжжет дыру в сердце размером с алмаз Катринии, который я когда-то «подарил» его величеству. За право жить в «Одиноком Пике» по своим законам.

Нет, я помнил запах Геранты, когда проснулся. Он разлепил мне веки, заставил встать и повлёк к морю, где я увидел большую уродливую птицу, пытающуюся лететь. И уничтожил её вместе с запахом Геранты.

Я сжал в кармане новых брюк, которыми меня любезно снабдили в этом доме, как и всем костюмом, довольно облегчённым без встроенного в него корсета с китовым усом, рубиновую брошь и улыбнулся. Пусть говорят что хотят. Инстинкты Дракона никогда его не подводят.

Не успел я что-то произнести, да и Лаветт хранил молчание, как двое слуг внесли портрет, накрытый холщовой тканью, и аккуратно прислонив его к стене возле окна, с поклоном удалились.

— Прошу!

Я не ждал ни секунды. Резко подошёл к портрету, сдёрнул покрывало, и лицом к лицу столкнулся с нею. Вгляделся в каждую чёрточку, в пальцах закололо от нестерпимого желания дотронуться до её черт на холсте, почувствовать, каково это — не сметь коснуться оригинала и в бессилии пытаться достать до недосягаемого, но сдержал себя и лишь холодно заметил:

— Она постарела без меня.

— Конечно, Дэниэл, она слишком долго жила без вас, но со страхом, что однажды вы вернётесь. Он свёл её с ума и лишил жизни. Так что, можно сказать, вы отомщены.

Это была Геранта, изображённая в полный рост. Она стояла у мраморно-розовой колонны и задумчиво смотрела на меня, будто вопрошая: «Чем ты сможешь меня удивить?» Пресыщенность во взгляде всегда была ей присуща, но сейчас я бы мог поклясться, что уловил в её лицо что-то ещё.

Сжатые челюсти, фальшивая улыбка, скрещённые руки, сжимающие розу цвета пастели и некая небрежность в ниспадающем платье, так не присущая Геранте раньше, наводили на мысль, что она несчастлива больше, чем хочет показать. Ранее моя любимая, за которую я бы отдал половину оставшихся земных лет, любила строить из себя жертву, отдающую своё сердце и тело победителю, но на самом деле всегда сама выбирала мужчин.

Однажды она выбрала меня — крылатую диковинку, непохожего на других мужчину, ведьма захотела испытать страсть и влюбила меня бесповоротно. И вот теперь я остался тем же, кем был, а она постарела. Дело было не в морщинках вокруг глаз и рта, не в усталости во взгляде полуопущенных век, а в поникших плечах, во всей позе, говорившей: «Успокойте меня, скажите, что всё будет хорошо, но я, право, не поверю».

— Я вернулся.

— А она уже нет, — усмехнулся Лаветт за моей спиной, но не успел он закончить говорить, как я развернулся и врезал ему под дых.

На лице лорда мелькнуло удивление, а потом рот скривился от боли, он завалился набок, ударившись о стул и падая, увлёк его за собой. На шум сбежались слуги, но лорд, приподнявшись на локте, держась за впалую грудь и кашляя, оставляя на полу капли тёмной крови, похожей на вишнёвое желе, махнул рукой, и вскоре мы снова остались одни.