Слова библейского псалма, который некогда читали при ней нараспев гугеноты в оврагах Вандеи или Гатино такими же непроглядными ночами, стучали у нее в висках набатом:

«Короток век у смертного, женщиной рожденного…»

Слова эти все крутились у нее в голове:

«Короток век! Короток век…»

Как мало дней проживет этот маленький человечек, которого она явила свету! Он был ей дороже любого сокровища.

Он еще был такой крошкой, но уже завладел всем ее естеством, почти заставил забыть себя, стать иной, отвел ей вторые роли и… погубил; он погубит ее, если уйдет.

– Не умирай! Не умирай, мой любимый малыш!

Она попыталась позвать на помощь, обрести сознание, но комната опустела, мир обезлюдел.

Они были одни, мать и сын, плывя в темноте душной ночи на неведомой лодке в мерцающем мраке, из которого выступали то зеркала и маленькие деревянные колонны, то шелковые складки балдахина и парчовых занавесок.

– Не умирай, мой любимый малыш! Умоляю тебя! Не умирай! Если ты умрешь, умру и я!

Внезапно мальчик запрокинул голову, словно птица, которой перерезали горло. Руки его опали и скользнули вниз.

Анжелика, в последней безумной мольбе возведя глаза к небу, увидела двух ангелов. Очень ясно увидела, как они переступают порог комнаты.

Они были разного роста, но их объединяла неземная красота: лица их были бледны, и от них словно бы исходил свет, а исполненная мягкости улыбка озаряла их вечно молодые чистые черты. Их длинные кудри – светло-русые у одного, золотистые у другого – ниспадали на плечи. Но они были облачены в черное.

И она поняла. Она не удивилась, различив на их груди, на том месте, где находится сердце, красное пятно, пятно крови, крови материнского сердца, пронзенного болью.

Это были ангелы смерти.

Они пришли за ее ребенком.

Она прижала его к себе, поддерживая рукой отяжелевшую маленькую головку. Его прерывистое дыхание становилось все слабее.

Анжелика смотрела на приближающихся ангелов, но мягкость их улыбки и безмятежность остановили поднимавшийся в ней душераздирающий крик.

Она безропотно отдала им дорогое дитя.

Смирившаяся, сломленная, она смотрела, как они положили перед ней малыша на стеганое одеяло, постелив на него сначала простыню. Вероятно, саван… Младший из ангелов наложил руки на неподвижное тело и стал поглаживать его, охватывая ладонями. Другой также склонился, и из прозрачной голубизны его глаз на ребенка пал всевластный луч. Их тяжелые ниспадающие волосы накрыли агонизирующего ребенка золотым балдахином.

Внезапно младенец вздрогнул, затем опал, как в последней судороге, разжав кулачки и выпрямив ножки. Спящее лицо ребенка исказила гримаса, оно сморщилось, казалось, совсем стерлось, превратившись в один широко раскрытый рот, откуда вырвался пронзительный крик. В то же мгновение из него забила тоненькая струйка светлой жидкости, невинной, удивительной в своей чистоте.

– He is saved! – вскричал один из ангелов.

А другой, повернувшись к Анжелике, добавил:

– Он голоден. Сестра моя, есть ли у тебя молоко, чтобы покормить его?

О конечно! Молоко у нее было.

Под напористым ртом новорожденного Анжелика почувствовала, как стихает боль ее отяжелевшей груди, боль, усугублявшая страдания ее измученного тела все те долгие часы, во время которых она как бы утратила ощущение реальности и переживала все муки страдающей души.

Комнату вдруг заполонили люди, движущиеся фигуры, шумные, сталкивающиеся друг с другом, в основном женщины, подносящие к глазам огромные носовые платки, всхлипывающие, а может, смеющиеся, – Анжелике было не разобрать; мужчины, на лицах которых застыло выражение страха и напряжения, и еще сновавшие туда-сюда дамы в юбках и платьях.