Анжелика сделала для них все, что могла, все, что от нее зависело. Родить их, вызвать к свету с наибольшим умением и быстротой, щадя при этом их слабость. Подавляя в себе все волнения, все тревоги, она думала лишь о том, чтобы наилучшим образом исполнить свое женское предназначение. Волнения и тревоги начнутся позже, когда, отделившись от нее, их жизнь уже больше не будет зависеть только от ее усилий.

Ирландская повитуха, папистка, которую наконец-то удалось найти и убедить оказать помощь, осмотрев ее, не скрыла, что ей действительно предстоит родить двойню. Поэтому Анжелика здраво оценила последствия этого вердикта уже в самом начале родов. Тяжелая борьба! Но, как и во всякой борьбе, нужно было полностью отдаться ей, без колебаний бросить в бой все лучшее, на что она была способна.

Она едва расслышала их первый крик. Измученную, слегка растерянную, ее отвлек от мук этого мгновения жест Жоффрея де Пейрака, силуэт которого она различала у своего изголовья: она увидела, как он поднял руки и снял через чернявую кудрявую голову провансальца свою белую рубаху из тонкого полотна, в которую облачился по столь торжественному случаю. Он развернул ее, протянул руки, и повитуха положила в них два чуть различимых вздрагивающих тельца. С бесконечной предосторожностью он обернул их в эту материю, хранящую еще тепло его тела, и нежно прижал к своей смуглой сильной груди, как тогда, двадцать лет назад, он поступил со своим первенцем Флоримоном.

Таков был позабытый Анжеликой обычай аквитанцев – отцовская рубашка!

Для ребенка, только что покинувшего надежное материнское лоно, отцовская рубашка есть символ тепла, доброжелательности и защиты, которую представляет собой отец и которую тот дарит ему.

Это стало едва ли не последним, что она запомнила, будучи в сознании.

Не выйдя окончательно из забытья, вызванного тяжелыми родами, она находилась как бы во сне, куда до нее доносились отдельные слова, отдельные фразы, появлялись одни люди и оставались незамеченными другие.

Где же Жоффрей? Она не видела его более, искала, думая о нем как о внезапно исчезнувшей поддержке. Ей казалось, что он то появляется, то исчезает, она пыталась выхватить его взглядом. Голова у нее словно опустела, и она не могла связать и двух мыслей, хотя отчетливо, со всей ясностью воспринимала происходящее.

Слабый крик, раздававшийся неподалеку от нее в центре комнаты, невыносимой мукой разрывал ей душу. Ее взгляд задержался на неясных контурах колыбели.

Миссис Кранмер, незадачливая хозяйка, беспрестанно сетуя, распорядилась принести с чердака висячую люльку, что-то вроде плетеной корзины, на дне которой был постелен матрац, набитый овсяной мякиной; эта люлька прибыла сюда на «Мейфлауэре» и служила всему семейству.

Ее поставили на стол и уложили туда двух малюток, которым та оказалась в самую пору.

За несколько часов, несмотря на свою хрупкость, они заполонили собой все вокруг, все привели в движение, сосредоточив вокруг дома с коньком миссис Кранмер мысли целого города и порта.

Рождение двойни всегда сопровождается массой примет, что всеми интерпретировалось по-разному. Тем более что в данном случае речь шла о появлении близняшек у такой неоднозначной пары – католиков и французов.

Покоясь в колыбели, принявшей в свое лоно еще первые поколения североамериканских пуритан, новорожденные пребывали в центре мира, при этом совершенно не участвуя в его заботах. Крайняя хрупкость ограждала их, помещала по другую сторону бытия. Никто не осмеливался ни обсуждать, ни комментировать их существование, и вследствие этого умалчивания Анжелика понимала, что окружавшие ее люди инстинктивно не решались еще причислить их к живым.