На меня находит лёгкий ступор. Хочется дать себе ложкой по лбу. Совсем забыла продумать этот вопрос! Для себя-то давно решила, и в свидетельстве о рождении данные записаны.

– Ольга Николаевна Печерская, – так официально зовут мою дочку, – отвечаю я. – Имя – в честь моей бабушки по материнской линии, – смотрю на свою маму. – Отчество – имя моего дедушки по отцовской, – взгляд на папу.

Они улыбаются, но глава семьи первым становится серьёзным.

– Хитрая ты лиса, Элли! Я спросил, кто отец нашей внучки, а ты выкрутилась.

– Папа, это был… мимолётный роман. Давай лучше не будем вспоминать.

Он обиженно накалывает сразу два пельменя и запихивает в рот. Жуёт, на меня не смотрит. Обиделся.

– Мам, ну хоть ты ему скажи… – ищу поддержки, но не получаю её.

– Элли, так нельзя. Мы тебе не чужие люди.

– Ну хорошо! – всплёскиваю руками. – Это Никита Гранин.

Мамины глаза становятся огромными, как блюдца. Папа замирает в процессе жевания, потом нервно сглатывает, хватает стакан и запивает. Глотает снова, прочищает горло.

– Мне… послышалось? – спрашивает сурово.

– Нет. Биологический отец Олюшки – Никита Гранин.

Папа хмурится. Темнеет лицом. Вытирает рот салфеткой и встаёт из-за стола.

– Родя… – говорит ему мама.

– Мне надо… мусор вынести.

– Ночь на дворе, какой мусор!

– Мне… надо! – бросает он и уходит. Но дверью не хлопает, памятуя об Олюшке.

– Элли, как же это так? – горестно спрашивает мама. – Ведь Никита, он же тебе чуть всю жизнь не загубил. Помнишь, как эти Гранины вели себя, когда ты в него влюбилась? Они же готовы были нас всех со свету сжить. Не понимаю, как мы выжили тут. Впору было в другой город переезжать. Как травили, как с работы хотели выгнать, а тебя даже предлагали в психушку отправить. Мол, одержимая мальчиком, это ненормально.

Я опускаю глаза и смотрю в тарелку.

– Мама, всё это помню прекрасно.

– Так зачем же ты…

– Прости. Когда его назначили главврачом нашей клиники, у меня тоже были всякие мысли. Перевестись в другое место, переехать даже. Но потом… Как бы тебе это объяснить…

Мама кладёт мне ладонь на руку. Улыбается.

– Я понимаю, Элли. Старая любовь не ржавеет, да?

Молча киваю.

– Прости… – говорю едва слышно.

– Ну что ты, доченька, – мама гладит меня по голове. – Не надо было, конечно, тебе с этим упырём связываться. У них вся семья такая. Что папаша был, что жена его… О покойниках не будем плохо, ладно уж. Но мне кажется, Никита – весь в отца, а брат его – в мать. Скажи, а он сам-то знает?

– Знает.

– И что?

– Требует, чтобы я разрешила ему видеться с дочкой.

– А ты?

– Отказала.

– И правильно. А он?

– Подал на меня в суд.

– Господи, – мама закрывает рот ладонью, её глаза становятся испуганными.

Возвращается папа. Видимо, выходил во двор продышаться, нервы успокоить. И угодил под новое известие.

– Родя, Гранин подал на Элли в суд! Хочет совместную опеку над Олюшкой! – говорит ему мама.

У папы сжимаются кулаки.

– Точно трактором его перееду, – рычит он.

– Папа, не нужно. Тебя посадят, и ты не сможешь видеть, как Олюшка сделает первый шаг, как пойдёт в школу, в университет, не побываешь на её свадьбе, – говорю примирительным тоном.

Папа смотрит на меня, потом садится. Вздыхает и берётся за вилку.

– Уговорила. Пусть живёт… упырь.

У меня отлегает от сердца.

Мы сидим так долго. Расходимся, когда стрелки приближаются к трём часам ночи. Я гощу у родителей ещё пару дней, а потом возвращаюсь обратно, обещав держать в курсе событий.

Завтра отпускной период в моей жизни закончится. Я вернусь в клинику, и там предстоит сделать окончательный выбор: или написать заявление по собственному желанию, или продолжить борьбу за своё место под солнцем.