Повернула ключ, открыла дверь. Не полностью, наполовину. И встала там, давая ясно понять нежданному гостю: внутрь его впускать никто не собирается. Заметив это, Никита усмехнулся:

– Что, даже в дом не пригласишь?

– Прости, но нет, – вежливо отвечаю ему. – У меня не прибрано.

Взгляд Гранина скользит вниз, натыкается на мужскую обувь. Это ботинки Димы, и лицо Никиты сразу меняется. Оно будто каменеет.

– У тебя гость? – спрашивает сухо.

Я едва не отвечаю «Ко мне брат в гости приехал». Да, не искушена в подобных вещах, и игры мадридского двора мне незнакомы. Привыкла быть искренней и говорить правду. Но в этом случае отчего-то бросаю на Гранина дерзкий взгляд и отвечаю:

– А вот это, Никита Михайлович, вас совсем не касается.

Он продолжает хмуро смотреть на меня. Вижу, как злится и ещё… неужели?! Ревнует?! Мне становится приятно. Не всё коту масленица!

– Вы зачем пришли?

– Хотел сказать, что очень сожалею о случившемся. Пойми, Элли: решение уволить тебя исходило не от меня. Я приложил немало стараний, чтобы этого избежать, но в итоге…

«Какой же ты подлый лжец! – думаю, глядя ему в лицо. – Это Марина Арнольдовна предложила уйти в отпуск, а ты требовал уйти “по собственному”». Становится противно смотреть на Гранина и разговаривать с ним.

– Это всё, о чём вы хотели мне сказать? – спрашиваю равнодушным тоном.

– Нет, я ещё подумал, что…

– Любимая, ты скоро? Олюшка волнуется, – вдруг слышу из детской мужской голос.

В первую секунду находит ступор: как чужой оказался в моей квартире?! Но тут же понимаю: это Дима! У него ещё с детства была эта манера – менять голоса. Однажды он даже разыграл директора школы, когда позвонил ей с чужого мобильного и, пародируя голос мэра, – отца Никиты, сообщил, что занятия отменяются «ввиду опасной эпидемиологической обстановки». Если бы Диму тогда вычислили, ему бы крепко не поздоровилось. Ну, а так у нас возникли трёхдневные каникулы, прежде чем директор, Лариса Борисовна Камнева, не узнала правду. Ох, как она орала потом, заставив всех прийти на линейку! Наверное, половина Волхова её слышала. Но брат мой остался нераскрытым.

Вот и теперь я с интересом наблюдала за лицом Гранина. Он, услышав мужской голос, да ещё обращённый ко мне словом «любимая», сначала страшно побледнел. Затем покрылся красными пятнами. Но выдержка его не подвела. Никита выдержал этот удар судьбы и ответил ледяным тоном:

– Да, это всё, что я хотел сказать. Всего вам доброго, Эллина Родионовна, – развернулся и пошёл вниз, то ли позабыв о лифте, то ли потому, что хотел поскорее убраться отсюда.

Я закрыла дверь, вернулась к Диме. Тот, увидев моё лицо, расхохотался.

– Что, поверил?

– Ещё как! – и рассказала, во что превратилось лицо Гранина.

– Надо же, ревнует тебя, – заметил брат.

– «Коль любовь и вправду зла, так полюбишь и козла», – процитировала я своего любимого Леонида Филатова.

– Это верно, – усмехнулся Дима. – Так зачем он приходил?

Пришлось мне признаться ему в ещё одной страшной тайне, которую я до нынешнего дня хранила в себе. Что Гранин подал на меня в суд и собирается добиться общей опеки над Олюшкой. Слушая меня, брат помрачнел, как грозовая туча.

– А спину ему мёдом не помазать? – задал риторический вопрос, когда я замолчала. – Надеюсь, ты не собираешься отдавать ему Олюшку?

– Ты что? Конечно же нет!

– Правильно. Он пальцем не пошевелил, чтобы помочь тебе во время беременности. Не сделал ничего, когда ты родила. Теперь захотел отцом стать. Вот ему! – и Дима сложил фигуру из трёх пальцев.

Я смотрю на Олюшку. Она зачарованно глядит на мобиль, который медленно крутится над её головой. Эта девочка – моя главная радость в жизни. Зачем же стану делиться ей с человеком, который…