– Завозите скорее, – прошу коллег, но музыкант повышает голос.

– Нет, вы не поняли! Глаза! Мои глаза! Я вижу!

– Максим Петрович, постарайтесь не двигаться, – прошу его.

– Вы очень красивая, молодая женщина примерно 30 лет, у вас русые волосы, белая кожа, огромные карие глаза, – начинает перечислять он, не сводя с меня немного безумного взгляда. Господи! Я вижу! Вижу!

Мы отпускаем бригаду «Скорой», и у меня возникает предчувствие, что придётся иметь дело с сумасшедшим. Не самое приятное в нашей работе.

– Это чудо! Вы чудотворце, доктор! – искренне, со слезами в уголках глаз говорит Максим Петрович. – Стены салатовые, надо мной большая лампа.

– Зрачки симметричные, на свет реагируют, – делаю вывод после осмотра.

– На вас жёлтый халат, и вы похожи…

– Сколько пальцев я показываю?

– Три.

– Да, вы видите.

– Я ведь сказал, – счастливо улыбается больной. Лицо у него такое просветлённое, словно он и в самом деле неожиданно прозрел.

– Видимо, ты помимо прочего ещё и экстрасенс, – шутит Данила, игриво мне подмигивая.

– Если рентген нормальный, сделайте МРТ без контраста, – отдаю распоряжение, не поддаваясь на шутливый тон коллеги. И вообще, мне здесь пока делать больше нечего.

– Доктор, подождите! Как вас зовут? – кричит музыкант в спину.

– Эллина Родионовна, – отвечаю ему на выходе из смотровой.

Береговой подходит и спрашивает:

– Как думаешь, в чём фокус? Он того? – крутит пальцем у виска. – Может, психиатра вызвать.

– Не знаю, – пожимаю плечами. – Но слепым он не был, когда сюда доставили.

– Может, гражданин любит приложиться к бутылке? – интересуется Данила.

– Вот и проверь его кровь на алкоголь.

Только устремляюсь к кабинету, как опять срочный случай. Иван Марков, 48 лет, острый приступ давящей боли за грудиной. Одышка, давление 50 по пульсу, дыхание 28, кислород 10 литров в минуту. Физраствор на полную. Потливость.

– Вам больно, Иван? – спрашиваю мужчину.

– Да… – едва шепчет он.

С трудом толкаем каталку. Помимо боли, у пациента другая проблема. Она, скорее всего, и обусловила ухудшение его здоровья: он очень полный, килограммов под 150 при росте в 175 см примерно. Но что вызвало кардиогенный шок? Предстоит выяснить. Пока же при осмотре становится понятно: у Ивана инфаркт миокарда. Гипотензия, цианоз.

– Ставим допомин. Доводим систолическое давление до 100, 500 единиц гепарина, – раздаю поручения.

– Брадикардия, – сообщаю мне.

– 0,5 атропина. Пансистолический шум. Отменить гепарин.

– Плохо дело? – спрашивает Роман Шварц. Смотрю на него и улыбаюсь: давно не виделись. После того злосчастного нападения коллега долго был на больничном, после в отпуске, затем уходила я.

– Здравствуй, рада тебя видеть, – говорю ему.

– Я тоже, – улыбается в ответ. – Так что с больным? – возвращает меня к работе.

– Возможно, разрыв левой сосочковой мышцы или межжелудочковой перегородки, – рассуждаю вслух.

– Придётся интубировать?

– Возможно.

– Давления нет, – сообщает медсестра.

– Ампулу адреналина и миллиграмм атропина.

– Маша… Машенька… я люблю тебя, – шепчет больной.

– Интубируем!

Несмотря на все наши усилия, завести сердце пациента так и не удалось. Приходится объявить время смерти. Но ничего не поделаешь. Иду в холл, где ко мне сразу подходят шесть человек. Представляются членами семьи Ивана. Самая заплаканная – пухлая женщина чуть старше 40 лет. Сразу понимаю: жена. Произношу стандартные слова про приложенные нами усилия.

– Он сказал что-нибудь перед тем как… – шмыгает женщина. Я оказалась права: это его жена, сама обозначила свой статус.

– Да, последними его словами были «Я тебя очень люблю, Мария». Он повторил их несколько раз.