– Наверное, вы решили правильно, Элли. У неё впереди вся жизнь.

– А может быть, мной руководила страсть к решению сложных случаев? – задаюсь вопросом в ответ.

Горчакова кивает.

– Да. Я постоянно задаю себе этот вопрос: где кончается желание помочь больному и начинается честолюбие.

– Сложный вопрос, – соглашаюсь с коллегой.

На этой ноте мы и расстаёмся. Хирург уходит, а потом и я оставляю Лилию. Отправляюсь искать Заславского, чтобы выяснить, наконец, какие распоряжения относительно моей судьбы оставил Гранин. Или не оставил. Чужая душа потёмки, а у Никиты… квадрат Малевича какой-то.

– Элли! Я так рад тебя видеть! – Валерьян Эдуардович раскрывает объятия, когда встречаю его в ординаторской, и я буквально в них тону, на секунду-другую становясь будто маленькой девочкой. Наш заведующий хирургическим отделением мало того, что красив и строен, как кипарис, но ещё и очень высок и широк в плечах.

Отвечаю Заславскому тем же, поскольку в клинике мало людей, которым я могу по-настоящему доверять. Хотя, наверное, так в любом коллективе. Как говорится, много званых, да мало избранных. Коллега соглашается пойти со мной в кафетерий, чтобы поговорить там в спокойной обстановке. Ну, более-менее, поскольку наше место общепита шумное. Однако есть возможность сидеть вдвоём, не привлекая внимания. Подумаешь, два врача вырвались, чтобы чаю попить.

Первым делом спрашиваю Заславского, оставил ли Гранин насчёт меня какие-то указания. Валерьян Эдуардович отрицательно мотает головой.

– Ни малейших. Он вообще о тебе даже не упомянул ни разу. Возможно, поскольку торопился. Но мы каждый день на связи, и о тебе ни слова.

Выжидательно на меня смотрит. Но я молчу, и тогда Заславский спрашивает.

– А что он должен был мне сказать?

Смотрю ему в глаза. В них читаю искреннее непонимание.

– Тот случай, с депутатом Морозовским…

– Это «народный избранник», который сначала дебоширил, а после аппарат МРТ подарил? – спрашивает Валерьян Эдуардович.

Киваю.

– Прости, Элли. Он здесь при чём?

Мне приходится всё вкратце рассказать. Заславский мрачнеет.

– Гранин вернётся, я выскажу ему свою точку зрения по этому вопросу, – жёстко говорит он, когда я замолкаю. – Это отвратительно. Прости, я ничего не знал. Было много сложных операций.

Я вздыхаю. Мы ещё немного говорим о новостях клиники, потом расходимся. Приятно осознавать, что среди руководства учреждения есть люди, которые готовы отстаивать меня перед главврачом. Правда, довольно странно, что Гранин уехал и ничего Заславскому не сказал. Возможно, решил не перекладывать на И.О. ответственность за моё увольнение. «Благородный рыцарь, блин, – думаю о нём с горькой иронией. – Посмотрим, что ты скажешь, когда вернёшься».

Возвращаюсь в отделение. Навстречу мне бежит лабрадор. У неё, помимо шлейки, к спине привязана ручка. Догадываюсь: это собака-поводырь. Но откуда она здесь?! Ответ находится довольно быстро: на каталке ввозят мужчину, голова которого прочно зафиксирована.

– Слепой попал под машину, которая оставила место ДТП, – говорит фельдшер «Скорой». – Черепно-мозговая травма, кратковременная потеря сознания. Слабость в конечностях. Зовут Максим Петрович, музыкант.

– Собака не виновата, – говорит пострадавший, которому на вид около 50-ти. – Я сам велел ей пойти. Слышал, что та машина остановилась…

Кладу руку ему на лоб:

– Подождите, у вас шея болит?

Максим Петрович открывает глаза, и они вдруг становятся огромными.

– Что это?! – спрашивает он ошеломлённо. – Что происходит?!

– Что чувствуете? – задаю вопрос.

– Небо… оно такое красивое…