– Что, чёрт возьми, творится вообще?! – восклицаю я, и мой голос не находит ответа: в кабинете больше никого.

Но как же видео, сделанное блогером?! Как же скандал?! Почему законодательное собрание субъекта, из которого приехал Мураховский, ничего не предприняло? Я набираю номер Иннокентия Ларкина. Он отзывается довольно быстро, но, едва услышав мой голос, становится каким-то… озадаченным, даже встревоженным. В лоб спрашиваю, почему депутат снова на коне, а я ощущаю себя будто оплёванной вместе со своими коллегами по отделению.

– Вы меня простите, Эллина Родионовна, – говорит Иннокентий и рассказывает, как на следующий день после трансляции к нему домой пожаловали некие люди. Они «популярно объяснили», что все записи, сделанные в клинике, надо удалить. И не потом, а в их присутствии. Иначе «поедешь ты, Кеша, лес валить в солнечный Магадан».

– За что? – возмутилась я.

– Они сказали, – грустно признался Кеша, – есть статьи «Оскорбление представителя власти», «Клевета», но самое страшное… – блогер глубоко и печально вздыхает, – обещали в противном случае завести дело по статье «Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля», а это до вплоть до пожизненного. Так что простите, Эллина Родионовна, но мне пришлось всё удалить и выложить ролик с извинениями. Простите, – и после этого Кеша вешает трубку.

Я сижу, слушая короткие гудки, и ничего не могу понять. А как же справедливость? Депутат издевался, хамил и угрожал. Теперь же получается, он – герой и благотворитель, а мы…

«Так, ладно. Оставлю это в стороне. Сейчас главное работа», – решительно думаю и выхожу из кабинета. И сразу же попадаю в привычный круговорот: «Скорая» привезла двоих пострадавших. На первой женщина лет тридцати.

– Машина перевернулась. Дочь была пристёгнута, мать нет. У матери шок, травма грудной клетки и живота. Давление 80 по пульсу, пульс 140. У дочери 90 на 50, пульс 120. Левая нога сильно повреждена, – сообщает врач. – Пульса в ноге нет, большая кровопотеря.

– Катя, со мной во вторую травму, – говорю по пути.

Прибегает Маша, берёт себе женщину, я увожу девочку во вторую смотровую.

– Физраствор на полную, общий и группу крови, – говорю, слушая пациентку. – Совместить четыре единицы, снимки шеи, грудной клетки, таза и бедра.

– Ай, не трогайте мою ногу! – кричит ребёнок, стоит прикоснуться к раненой конечности.

– Пульса в ноге нет. Кости и ткани размозжены, – сообщает прибывший на помощь Данила. – Возможно, придётся ампутировать.

– Что с моей мамой? – спрашивает девочка. У неё какой-то странный голос. Подозреваю перелом гортани.

– Твоей маме помогают другие врачи. Шея болит?

– Угу.

– Тебе трудно дышать?

– Я умру?

– Нет, мы этого не допустим. Готовьте интубацию.

Иду проверить, что с матерью девочки.

– Кровь в брюшной полости, – сообщает Маша.

– Пульс падает, – говорит медсестра.

– Остановка! Начинаем реанимацию. Асистолия. Я пережму аорту. Набор для торакотомии!

Чтобы не мешать коллеге, возвращаюсь к девочке. Хорошо, две палаты соединены проходом.

– Нужен компьютер живота, остальные снимки в операционной, – говорит Данила. Соглашаюсь с его решением. – Спасибо, – отвечает он. – Поспешим – спасём ногу.

Девочку увозят. Опять иду к её матери и слышу то, к чему никогда не привыкнет нормальный человек, но, по странному стечению обстоятельств, можно привыкнуть в нашем отделении. Увы, здесь такое случается.

– Время смерти 11.10, – говорит Данила, снимая перчатки.

– Надо сказать дочери, – замечает медсестра.

– Её повезли в операционную, – сообщаю я.