Выхватив у меня пергамент, брат поспешил на залитый солнцем внутренний двор. Агриппа взглянул на рисунок, передал его Юбе, тот – Цезарю; все помолчали. Октавиан сдвинул на затылок широкополую соломенную шляпу, чтобы лучше видеть.

– Это твоя сестра сделала?

– Да, в девять лет, из храма Сераписа.

Цезарь провел по рисунку пальцем, и я, даже не заглядывая через плечо, могла сказать, что он видит перед собой. Сначала в глаза бросался четвероугольный Маяк, увенчанный бронзовыми изваяниями морского бога Тритона. Потом, конечно, гигантская статуя Гелиоса, копия колосса Родосского, между ногами которого располагался Гептастадион. Дальше – Мусейон и высокие обелиски, привезенные из Асуана, театр, публичные сады и дюжина храмов, посвященных нашим божествам.

– У твоей сестры настоящий талант. Можно, я это оставлю себе?

– Нет! – придушенно вырвалось у меня.

Мужчины обернулись, и Александр торопливо вставил:

– Она говорила с братиком. Да, разумеется, можно.

От возбуждения мои ногти впились в ладони – привычка, также усвоенная от Хармион, – и Птолемей спросил:

– Что случилось?

– Брат раздает мои вещи.

Его личико недоуменно сморщилось.

– Мы и так раздали все, что было во дворце.

– Нет, – возразила я, еле сдерживая гнев. – Сокровища у нас отобрали. Теперь Октавиану понадобилось еще и это.

Когда Александр вернулся, я не могла даже смотреть на него.

– Что на тебя нашло? – резко прошипел он, убирая пряди волос, выбившихся из-под жемчужной диадемы. – Помни, мы больше не дома.

– Человек, которому ты сделал подарок, убил твоих родителей!

– Думаешь, победи наш отец, он пощадил бы кого-нибудь? Даже наследников Октавиана?

– Нет у него никаких наследников! Только дочь.

– А если бы были?

– Прекрасно, мы живы! Пока. Только потому, что Октавиану не хочется волочить по улицам Рима смрадные трупы. Погоди до конца триумфа, – предупредила я. – Антилла прикончили у подножия статуи Цезаря. Цезарион обезглавлен. Как по-твоему, что будет с нами?

– Цезарь уже сказал. Тебя выдадут замуж.

– Думаешь, это лучше смерти? Выйти за римлянина?

– Наш отец тоже был из римлян.

– Только по крови, а в остальном – настоящий грек. Вспомни, как он одевался, каким богам поклонялся, на каком языке разговаривал…

– Ну, это не на ратном поле.

Повернувшись, я заметила искры, вспыхнувшие в светло-карих глазах Александра.

– Ты не видела его на стадионе, перед состязаниями колесниц. Или перед началом битвы. Отец изъяснялся на одной лишь латыни.

– Не верю.

– К чему мне лгать? Даже в греческой тоге он оставался римлянином.

Я промолчала, и брат покачал головой.

– Ты очень упряма.

– Зато ты чересчур доверчив, – с упреком сказала я.

– А почему бы нет? Все равно нет выбора!

– Хватит! Хватит! – воскликнул маленький Птолемей, зажав руками уши. – Не надо ругаться!

Октавиан продолжал работать, но Юба немедленно поднял на нас глаза.

– Видишь, что натворила? – Брат покосился через плечо. – Агриппа велел нам сидеть тихо.

– Мы вовсе не ругались, – ласково сказала я Птолемею, откинувшемуся на подушку.

И только теперь заметила красные пятна на побледневшей коже братика. Я прикоснулась тыльной стороной ладони к его щеке.

– У него жар.

Александр пересек каюту и пощупал лоб малыша.

– Может, ему отдохнуть?

И хотя следующие несколько дней Птолемей только и делал, что спал, нездоровый румянец так и не сошел с его щек. Мы с Александром пытались развлечь его тихими играми, но вскоре братик ослабел даже для этого.

– С ним что-то странное, – решила я. – Дело неладно.

– Обыкновенная лихорадка, – отмахнулся Александр. – Однажды он подхватил такую же в Фивах. Побольше питья и отдыха, все как рукой снимет.