Агриппа окинул взором табун, беспокойно топтавшийся на берегу.

– Кто из них вожак?

Брат указал на крупного гнедого жеребца.

– Гераклий.

– Отлично, – бросил Октавиан, смерив Александра коротким взглядом. – Веди его на борт.

Брат уверенным шагом двинулся к лошадям, и смешки солдат поутихли. Увидев его, конь по привычке потянулся обнюхать протянутую ладонь, с которой так часто брал угощение. Александр зашептал ему что-то на ухо, поглаживая широкий бок, и незаметно перехватил поводья. А потом не спеша, не переставая шептать, осторожно пошел на корабль. Гераклий послушно последовал за ним.

– Вот теперь можно вести остальных, – сказал брат.

Вскоре все лошади до единой были на палубе.

Октавиан очень пристально посмотрел на Александра и заметил вполголоса:

– Мне говорили, твой отец был отменным коневодом.

– Да, – отозвался он, отводя глаза.

Цезарь кивнул, отвернулся и обратился к Юбе, словно память о нашем папе не стоила слишком долгих разговоров.

– Надеюсь, мы все забрали из мавзолея?

– Все до последнего таланта.

Солдат, у которого было брюхо, прищурился на солнце.

– А ожерелье девчонки? И диадемы?

– Нитки с камешками, – фыркнул Юба. – Может, еще одежду с детей снимете?

– Оставьте им то, что на них надето. Мы отплываем, – провозгласил Октавиан.

Александр потянулся взять мою руку, но я попятилась.

– Может, нам больше и не придется увидеть Мусейон… – Или дворец, или храм Исиды и Сераписа. – А я ведь ни разу не рисовала его с моря.

– Мы вернемся, – печально промолвил брат, глядя поверх воды на мраморный город, построенный нашими предками в течение долгих столетий.

Под ослепительным солнцем Александрия напоминала белоснежный маяк, зовущий домой величайшие мировые умы и души.

– Я побуду здесь.

– Октавиан уже на борту, – предупредил Александр.

– Кого это беспокоит?

– Уж тебя-то должно беспокоить, – ответил он, взяв Птолемея за руку, и с горечью человека, который более трезво смотрит на вещи, прибавил: – Ты видела, что было с нами за эти месяцы. Теперь и шагу не ступишь без его воли.

Я все-таки не спешила покинуть причал и тронулась с места только после того, как за нами явился Агриппа.

– Дверь закрывать нельзя, – наказал он, когда отвел нас троих в каюту, где мы с Александром обычно и жили во время морских путешествий с мамой. – Запираться – тем более.

– Даже во время сна? – спросил Александр.

– Даже тогда. Проголодаетесь – обращайтесь ко мне. Затошнит – выходите к поручням, только не вздумайте беспокоить Цезаря. – Агриппа кивнул за порог, где во внутреннем дворике, полулежа на кушетке, Октавиан склонился над свитком с тростниковым пером в руках. – Он занят с утра до ночи, много пишет, и если ему захочется шума, мы позовем рабыню с арфой.

Мы с Александром посмотрели на Птолемея. Сможет ли семилетний мальчик хранить молчание целых два месяца кряду? Тем более при открытой двери.

Опустившись на край кедрового ложа, я посадила братишку к себе на колени.

– На корабле нельзя шуметь, понимаешь?

Малыш усердно закивал, так что запрыгали золотые кудри.

– А мама с нами поедет?

Я посмотрела на Александра.

– Нет, мамы не будет, – мягко промолвил он. – Ты что, забыл?

На лбу Птолемея появились две крохотные морщинки.

– Она ушла к папе, в Элизиум?

– Правильно.

Александр присел на другую кровать, и мы, не сговариваясь, отвернулись друг от друга. Судно уже покидало гавань. Снаружи к Октавиану присоединились Агриппа и Юба. Через открытую дверь мы слышали каждое слово.

– Наконец-то все позади, – выдохнул Юба, устраиваясь на другой кушетке.

Цезарь оторвался от свитка.