– Он полагает, будто какие-то пятна крови поведают нам, не собрались ли боги отправить корабль на дно. Хотя, конечно, если авгур не прав, вряд ли кто-нибудь выживет, чтобы рассказать о его позоре.

– Откуда ты знаешь парфянский? – шепнул мой брат.

– Как тайный соглядатай Цезаря среди покоренных народов, я просто обязан был выучить несколько чужих языков. Иначе какой от меня здесь прок, верно?

При этом слово «несколько» он произнес насмешливым тоном, и внезапно мне стало дурно.

– Значит, все наши речи ты сразу передавал Цезарю?

– С какой стати? В ваших беседах не было ничего примечательного. Но в Риме, царевна, даже у стен есть уши.

– Твои уши.

– Не только.

Октавиан с интересом следил за нами.

– Выходит, ты посылаешь людей в темницу, – заметила я. – Или на верную смерть.

– Исключительно тех, кто решил поднять руку на Цезаря. Вы ведь не собираетесь на него покушаться? – ответил Юба как бы в шутку, но при этом обжег меня совершенно серьезным взглядом.

– Что происходит? – спросил Агриппа.

Пристально посмотрев мне в глаза, нумидиец обернулся и с улыбкой ответил:

– Я просто предупредил детей царицы, что в Риме многое будет иначе. Кажется, они поняли.

В эту минуту он, без сомнения, говорил обо мне.

Авгур наконец воздел руки к небу.

– Ну? Что там? – не сдержался Октавиан.

– Благоприятные знаки, – провозгласил гадатель, и Цезарь издал громкий вздох облегчения. – Юпитер благословляет ваше морское странствие.

Агриппа тут же вручил ему кошелек с деньгами. Когда троица вместе с Октавианом удалилась на безопасное расстояние, я, набравшись духа, шепнула брату:

– Он все слышал.

– Да ведь мы ничего такого не говорили.

Зато Юба видел мои глаза. Он понял, что у меня на уме. Октавиан убил Антилла и Цезариона. Вынудил моих отца и мать покончить с собой. Ушли даже Ирада и Хармион. Минуло одиннадцать месяцев, но до сих пор, стоило вспомнить о них, покоящихся в мраморных саркофагах внутри мавзолея, – и в горле будто вставал ком. Спустя семь дней после речи Октавиана в гимнасии по улицам Александрии двинулась погребальная процессия, собравшая столько плакальщиков, что римлянам пришлось бросить все свои силы без остатка на поддержание порядка в городе. И вот – кончено. У нас отобрали все, кроме нескольких сундуков с шелками. Мало того: еще неизвестно, как обойдутся с моими братьями, когда им исполнится по пятнадцать лет. Смерть виделась мне неотвратимым, а то и желанным выходом из положения – по сравнению с тем, что ждало нас в Риме. А если худшего все равно не избежать…

Тут меня отвлекли крики и свист солдат, пытавшихся перевести коня с берега на дощатую палубу. Бедняга словно прирос к земле. Октавиан что есть силы хлопнул его по крупу. Один из римлян замахнулся бичом, и маленький Птолемей зажмурился.

– Стойте! – не выдержал Александр. И добавил, приблизившись к римлянам: – Он просто боится воды.

Послышался смех. Тучный солдат прокричал своему товарищу с бичом:

– Ну так лупи эту животину, пока не зашевелится.

– Нет! – рассердился брат. – Так вам его все равно не сдвинуть с места.

Октавиан скрестил руки на груди.

– Почему?

– Ты ведь не станешь слушать одиннадцатилетнего мальчика? – ухмыльнулся толстяк.

– Не мешало бы, – поспешила вмешаться я. – Мало кто разбирается в лошадях лучше его.

– Так почему нам не сдвинуть коня? – повторил Октавиан.

Волосы Александра блестели от соленых брызг. На ярком солнце кожа его казалась бронзовой. Кое-кто из римлян поглядывал на юного красавца с вожделением.

– Потому что это не вожак. Отец специально воспитывал вожака. Если он пойдет и другие это увидят, то с остальными не будет хлопот.