Холостов многозначительно хмыкает и тоже тянется к бутылке на столе. Только в отличие от меня спокойно откручивает крышечку и делает один глоток.

— Про деревню, конечно, перебор, — замечает как бы невзначай, покачивая бутылку в руке, — но отчасти Люда права: чего реагируешь, будто правда жила в лесу и в первый раз оказалась в людях?

— Я социопат, — буркаю.

— Социофоб — это называется, — усмехается Холостов.

— Да как угодно, — хоть горшком назови, только в печь не сажай, так говорила ба. — Пошли уже? Полчаса занятия прошло, — и если староста ничего не теряет, то я потом точно ничего не пойму, и Верочка снова запишет меня в лузеры.

— Пошли, — закручивает бутылку и почти полную кидает в мусорную корзину. Мажор он и есть мажор.

— А в Африке дети умирают от жажды, — комментирую его поступок.

Холостов на мгновение замирает, глядя на меня и словно проверяя, шучу ли. Нет, не шучу, и сейчас Мажор бесит меня не меньше Аршанской. А он вдруг наклоняется, достает брошенную бутылку из корзины, открывает и выливает воду в стоящую неподалеку кадку с цветком.

— Пойдет? — спрашивает серьезно.

Отворачиваюсь.

Воспоминание 63

— И все-таки это комплексы, — заявляет Холостов, когда мы входим в мужское крыло, к слову, не отличающееся от женского даже цветом стен — точная копия.

— С чего бы? — огрызаюсь.

— Вот и я о том: с чего? Если у вас с Русом что-то есть, то плевать, кто что думает.

Глядите-ка, какой самодостаточный и не зависящий от чужого мнения.

— Нет у нас с ним ничего, — отвечаю сквозь зубы. Может, хоть этот услышит?

— Тем более, — подхватывает Холостов. — Если бы ты так не реагировала, тема бы уже закрылась.

— Ты как моя бабушка!

— Я так понимаю, это комплимент?

— К сожалению, — признаю. Лучшая защита от сплетен — игнор, это знают все. И бабушка в первую же очередь напомнила бы мне о такой простой прописной истине. Когда вместо нее это делает посторонний, я еще сильнее по ней скучаю. — Ты знаешь, где комната Руса? — спрашиваю, чтобы скорее сменить тему.

— На дверях же написано, — усмехается спутник. — Ву-а-ля, — и жестом фокусника указывает на комнату с табличкой «Любимов Руслан». Корчу гримасу; отхожу в сторону и подпираю стену плечом. Стучит. В ответ — тишина. — Разминулись, что ли?

Учитывая то, что из кабинета Веры мы пошли сразу к лестнице, а потом сидели в зоне отдыха на перекрестке мужского и женского коридоров, то разминуться мы могли только в том случае, если Русик решил добраться до места через окно.

— Рус! Ты там?! — Холостов долбит в дверь. Сначала ладонью, потом кулаком.

— Головой постучи, — советую хмуро. А сама думаю, может, Любимов опять выходил на променад ночью и прилег спать на скамейке в беседке? После последних приколов с него станется.

Староста бросает на меня раздраженный взгляд. В ответ пожимаю плечами: а я что, я ничего.

Стучит еще. Потом отступает, мерит дверь взглядом, прищурившись и будто что-то высматривая. После чего уверенно подносит руку к замку, проделывая незнакомые мне движения пальцами. Потомственный же, ну-ну. Все то мы знаем, все умеем.

За дверью щелкает, и я вдруг понимаю, что дверь была закрыта не на замок, а на внутреннюю задвижку. Все ехидство во мне испаряется. Встречаемся с Холостовым настороженными взглядами. Спит? Беруши надел? Правда сбежал через окно?

Костя толкает дверь, и та неспешно распахивается. У меня голова начинает кружиться — слишком похоже я открывала дверь, когда нашла бабушку.

— На выход, — успеваю только сделать шаг к двери, как Холостов, успевший заглянуть внутрь, резко разворачивается и загораживает мне путь.