Именно тогда отец научился любить меня за двоих. Именно тогда он, в принципе, научился любить. А я узнала, что из любой ситуации, даже самой патовой, всегда есть выход.

Отец забыл о работе и неотложных делах, перенёс важные встречи и сменил строгий костюм-тройку на удобные джинсы. Мы бесконечно много гуляли, вместе готовили и дрессировали взятого из приюта лохматого щенка колли. Отец помогал мне строить дома для кукол, рисовать смешные рожицы и даже запросто обыгрывал меня в твистер. Каждое утро он прижимал меня к сердцу, раскачивая из стороны в сторону, и шептал, как сильно любит. А перед сном читал добрые сказки и обещал, что всегда будет рядом. Всегда!

Я так привыкла к его любви и заботе, что со временем перестала их замечать. Простила маму, которая спустя полгода вольной жизни вспомнила обо мне. Отдалилась от отца, устав от его чрезмерной опеки и постоянных наставлений.

Вот только сейчас, скрючившись возле окна с зажатым в руках мобильным, из которого всё ещё доносится недовольный голос матери, обливающий грязью отца, в унылом одиночестве, посреди совершенно пустого дома, я тихо глотаю слёзы и мечтаю о сущей мелочи: обнять своего старика и сказать, что тоже его люблю.

***

В одном мама оказалась права: утром отец вернулся — помятый, осунувшийся, с потухшим, безжизненным взглядом.

***

Кручу в руках чашку с давно остывшим кофе, не в силах поверить в слова отца.

— Пап, скажи, что всё будет хорошо, — прошу в сотый раз. — Неужели твои адвокаты не могут ничего сделать?

— Прости, родная, — бормочет он, не смея поднять на меня глаз. — Я всё испортил.

Так просто: «Я всё испортил». Только под этими словами скрывается вся наша жизнь!

— И что теперь, пап?

— Они не оставили мне выбора, дочка: либо я помогаю следствию, либо меня посадят. В первом случае я смогу сохранить дом, часть активов и со временем вернуть всё обратно, но...

— Ты выбрал первое, правда? — с надеждой смотрю на его угрюмое, но такое родное лицо.

— Да, Рита. Прости.

— За что ты извиняешься, пап? Всё правильно! Поможешь им, и всё вернётся на круги своя.

— Ты не понимаешь, Рита…

— Так объясни!

Отец вздыхает, но продолжает молчать. Слова камнем застревают у него в горле. Он словно не уверен, что мне стоит знать. И всё же, пересилив себя, говорит:

— Те люди, которые их интересуют, они… они очень опасные, Рита.

— И что? Ты боишься, верно?

— Боюсь, — соглашается папа. — За тебя боюсь, дочка. Я смогу помочь следствию, но только в том случае, если буду уверен, что ты в безопасности. Тебе придётся на время уехать, Рита.

— На время? — Перспектива не из лучших, но ради отца я готова ещё пару недель потусить у матери.

— Примерно на год…— обрывает мои надежды старик.

— Что?! — Чашка выскальзывает у меня из рук и с брызгами приземляется на стол, но ни я, ни папа этого не замечаем. — Ты выпроваживаешь меня к маме на целый год?! Ну нет, пап, пожалуйста! Мне хватило лета! Я больше не смогу с ней! Здесь вся моя жизнь: школа, Ками, Пабло! Прошу, папа!

— Если я не смогу тебя спрятать, то на сделку со следствием не пойду! — Отец впервые за утро решается посмотреть мне в глаза. В них столько боли и отчаяния, что у меня перехватывает дыхание.

— Но тогда… — шепчу, не обращая внимания на разъедающие горло слезы, — тогда тебя посадят?

— Да, Рита, меня посадят, а тебя отправят к матери.

Смотрю, как кофейные разводы безжалостно поедают своей чернотой некогда белоснежную скатерть, откровенно намекая, что всё хорошее в моей жизни осталось позади, а потом перевожу взгляд на отца и, не веря в происходящее, киваю.