— Пусть приходят на службу, я им всё расскажу.

Так вот в чём дело! В конце любой службы по рядам носят чаши для пожертвований. Скупость считалась большим грехом, и, играя на страхе верующих, церковники собирали неплохую дань. Сейчас крестьяне пребывали в затруднительном положении: прошлогодние запасы заканчиваются, до нового урожая надо как-то дотянуть. Они нашли лазейку, позволяющую сэкономить деньги: прекращали весной ходить в церковь, чтобы не получить в карму ещё один грех. Оно понятно, все грехи сгорают вместе с покойником в очищающем огне, но за некоторые люди расплачиваются при жизни удачей, здоровьем, потерей ребёнка… Какой именно грех станет причиной всех бед — никто не знал.

— Крыша у церкви совсем прохудилась, — произнёс отец Ольфий тихо, будто разговаривая с самим собой. — Нынче молитвенные дома и монастыри накрывают свинцом. На солнце блестит, воду не пропускает. Дороговато, правда. Зато смотрится красиво! Я ехал по другим феодам и любовался.

Янара перекинула кружевную накидку через плечо. Убрала со спины водопад шелковистых волос:

— Миула! Помоги мне расстегнуть бусы.

Когда служанка вложила ей в ладонь нить с крупными бусинами из янтаря цвета дикого мёда, Янара сняла с головы серебряный обруч и вместе с бусами вручила священнику:

— Это вам от герцога Мэрита и от крестьян. — Позвала сына: — Ваша светлость, нам пора.

Набросив накидку на плечи, неторопливо пошла к выходу с кладбища.

— А голову-то накройте, — крикнул отец Ольфий ей вслед. — Негоже благородной даме ходить простоволосой!

Миула со злостью выдернула из-под священника коврик, забрала лопатки и побежала за Янарой и Дирмутом.

Проводив их взглядом, отец Ольфий поманил служку пальцем:

— Ещё раз встрянешь в разговор — отлучу от церкви. А теперь иди отсюда!

В одной руке взвесил обруч, в другой — бусы и засвистел под нос весёлую мелодию.

5. ~ 5 ~

Возле овчарни в одном из загонов в поте лица трудились стригали. Помощники из крестьян связывали овцам ноги и укладывали на деревянные настилы. Грузили руно на тележки, а остриженных, дрожащих от страха овец отводили в другой загон. Там овчары осматривали кожу животных, присыпали золой раны и царапины и костерили почём зря мастеров.

У колодца мужики перебирали шерсть. Более ценную, срезанную с боков и спины, складывали отдельно. Засучив рукава, бабы промывали руно в корытах и ковриками расстилали на домотканых холстах. Дети взлохмачивали слипшиеся пряди, чтобы сохли быстрее. Мамки варили на кострах похлёбку и скоблили сколоченные из тесин столы. Их младенцы пищали здесь же, в ивовых корзинах.

Сидя верхом на изгороди, Бертол пристально следил за стригалями. Удерживая овец одной рукой, те ловко орудовали специальными ножницами, снимая с животных руно как шубу.

— Вот ты где! А я тебя везде ищу, — произнёс Дирмут и встал на нижнюю жердину. — Кто лидирует?

Бертол указал в глубь загона:

— Вот тот, молодой. Видишь? У него рубаха на спине порвана.

Дирмут забрался ещё выше.

Бертол посмотрел на него с опаской:

— Не свались.

Держась за плечо брата, Дирмут пробежал глазами по согнутым спинам стригалей:

— О! Теперь вижу.

— Его помощник недавно увёл тридцать вторую овцу.

— За один день?

— Да ты что! Смеёшься? За два дня. Стригаль не местный, пришлый. Сколько здесь сижу, он ни разу не разогнулся. Если и завтра будет так стричь, дам сверх обещанного две серебряные «короны».

— Одну дай сегодня, — посоветовал Дирмут. — Завтра он будет работать в два раза быстрее.

Бертол усмехнулся:

— Ага. И начнёт в спешке резать овец. — Подозвал овчара. — Спроси у помощника батрака, сколько овец тот поранил.