Сначала мы жили в городе, но очень скоро перебрались в прекрасный дом, стоявший в поросшей густой зеленью лощине, окружённой чистыми звенящими ручейками. На двадцать миль вокруг простиралась безжизненная каменистая пустыня. До города было миль тридцать, и оттуда вела одна-единственная дорога, упиравшаяся в наши ворота. Окружали эту дорогу немногочисленные вьючные тропы, совершенно непроходимые зимой, так что мы наслаждались уединением, о котором в Европе можно только мечтать. Соседствовал с нами лишь доктор Грирсон. По молодости лет мне казалось, что после городских старейшин с набриолиненными волосами и ухоженными бородами и их истеричными и экзальтированными жёнами в докторе было что-то очень притягательное: и его обходительность, и прекрасные манеры, и редкие седые волосы в сочетании с густой бородой, и острый, проницательный и пронзительный взгляд. И все же, несмотря на то что нас, кроме него, почти никто не навещал, я так и не смогла до конца избавиться от страха, который испытывала в его присутствии. Причиной этого смутного состояния беспокойства и тревоги являлись, скорее всего, ужасная замкнутость и уединённость его жизни и весьма странный и таинственный характер его занятий. Его дом находился в паре миль от нашего, однако имел странное расположение. Он возвышался над дорогой на вершине крутого откоса, почти вплотную к нависавшим над ним утёсам. Природа, можно сказать, в данном случае подражала творениям рук человеческих, поскольку откос был ровным, словно скат бруствера, а утёсы – одинаковой высоты, как башни на городской стене. Даже весной этот унылый пейзаж ничуть не преображался: окна всё так же взирали на безжизненную равнину, усеянную белыми соляными пятнами, и на холодные синеватые горы, лежавшие на севере. Я припоминаю, что несколько раз проходила мимо этого зловещего и неприступного дома, не подававшего никаких признаков жизни: ставни наглухо закрыты, дым из трубы не идёт, а вокруг – ни души. Я как-то заметила родителям, что этот дом наверняка когда-нибудь ограбят.

– О нет, – ответил отец. – Его никогда не ограбят.

И я услышала в его голосе какую-то странную уверенность, даже убеждённость.

Наконец, незадолго до того, как на нашу семью обрушилась беда, мне довелось увидеть дом доктора в новом свете. Отец заболел, мать ухаживала за ним, неотлучно находясь у его постели, и мне пришлось под присмотром нашего кучера отправиться в находившийся примерно в двадцати милях от нас дом, чтобы забрать предназначенные нам посылки. Лошадь потеряла подкову; ночь застала нас на пол пути домой, и около трёх часов пополуночи мы с кучером в лёгкой повозке добрались до того места, где дом доктора возвышался над дорогой. Сияла полная луна, в её холодном свете горы и утёсы выглядели безжизненными. Однако дом не только светился всеми окнами от фундамента до крыши, словно там проходил какой-то праздник. При этом из главного дымохода в западном крыле поднимался такой огромный и плотный столб дыма, что, казалось, он неподвижно стоял в воздухе в ночном безветрии и отбрасывал тень на блестевшие в лунном свете соляные пятна. По мере того как мы приближались, в безмолвии раздался мерный, пульсирующий рокот. Сперва он показался мне похожим на биение гигантского сердца, затем я подумала, что это дышит некий великан, обитающий в толщах горных пород. Я слышала рассказы о железной дороге, хотя никогда её не видела, и обернулась, чтобы спросить кучера, не напоминает ли ему этот звук шум движущегося поезда. Но выражение его лица, мертвенная бледность то ли от страха, то ли от лунного света заставили меня онеметь. Мы продолжали свой путь в молчании, пока не оказались почти напротив освещённого дома, когда вдруг раздался взрыв такой силы, что содрогнулась земля и грохот гулким эхом разнёсся среди утёсов. Из трубы вырвался столб тёмно-жёлтого дыма и рассыпался мириадами искр. В то же время свет в окнах сделался багровым и через мгновение погас. Кучер машинально придержал лошадь, и эхо всё ещё перекатывалось от утёса к утёсу, когда из тёмного дома раздались крики, то ли мужские, то ли женские. Дверь распахнулась настежь, и в лунном свете на вершине откоса показалась человеческая фигура в белом, которая начала дёргаться и подпрыгивать; затем она упала и затряслась, словно в агонии. Я не смогла сдержать криков ужаса; кучер хлестнул лошадь кнутом, и мы во весь опор помчались по каменистой дороге и не останавливались до тех пор, пока не обогнули гору и не увидели дом отца, зелёную рощу и сады, мирно спавшие в ночной тиши.