– Не поверишь во что? – спросила мама и продолжила совсем другим тоном: – В конце концов, какое это имеет значение?! – воскликнула она. – Абимелех[2], остаётся только один выход – бежать!

– Бесполезно, – произнёс отец. – Так или иначе, вы окажетесь вовлечёнными в мою судьбу. Бежать отсюда бессмысленно: мы заперты здесь, как люди заперты в своей земной жизни, и нет иного выхода, кроме могилы.

– Тогда мы можем умереть! – воскликнула мама. – По крайней мере, умереть все вместе. Не дай Асенат и мне пережить тебя. Только представь, на какую участь мы будем обречены!

Отец не смог устоять перед её нежным, но в то же время твёрдым натиском, и, хотя я знала, что он не лелеял никаких надежд на успех, он согласился. Он предложил бросить всё, взяв лишь несколько сотен долларов, которыми он располагал на тот момент, и бежать той же ночью, которая обещала быть тёмной и безлунной. Как только слуги заснут, он нагрузит двух мулов снаряжением и провизией, приготовив ещё двух для нас с мамой. Затем мы двинемся в путь через горы по известной лишь ему тропе, чтобы выбраться из этих мест и сохранить свои жизни и свободу. Когда они приняли окончательное решение, я показалась в окне и, признавшись, что слышала весь их разговор, уверила их, что они могут полностью положиться на моё благоразумие и преданность. Я не боялась ничего, кроме как оказаться недостойной своих родителей. И когда отец, всплакнув у меня на плече, возблагодарил небо за ниспослание ему столь достойной и благодарной дочери, я ощутила прилив гордости и воодушевления, заранее готовясь к опасному путешествию, как солдат к решающему сражению.

Мы тронулись в путь незадолго до полуночи. Мы ехали верхом под чёрным, затянутым тучами небом, и вскоре долина, где стоял наш дом, осталась далеко позади. Тропа вела через узкий каньон, по обе стороны которого высились утёсы-великаны, а на дне грохотал бурный поток. Вода с рёвом мчалась по крутым порогам, и нас то и дело обдавало водяной пылью, молочно-белым облаком поднимавшейся снизу. Тропа была очень узкой и опасной, после каньона она вела через голодные степи. Поэтому её давным-давно забросили, проложив более удобные маршруты, так что многие годы там не ступала нога человека. Вообразите себе наши испуг и смятение, когда за очередным поворотом мы внезапно наткнулись на огромный костёр, горевший как бы сам по себе на откосе скалы. На самой же скале красовалось выполненное углем огромное изображение Открытого Ока – символа мормонской веры. Освещённые языками пламени, мы в ужасе переглянулись. Мама разрыдалась, но никто не произнёс ни единого слова. Мы развернули мулов и, оставив огромный глаз охранять безлюдный каньон, повернули назад. Ещё не рассвело, как мы снова были дома, ожидая своей участи.

Мне неизвестно, какой ответ отправил отец, но два дня спустя незадолго до заката я увидела мужчину в простой одежде с внушающим доверие лицом, медленно ехавшего к нашему дому; копыта его лошади вздымали лёгкие облачка пыли. На нём были куртка и брюки из домотканой материи, на голове – широкая соломенная шляпа. Густая окладистая борода делала его похожим на добропорядочного фермера, что внушило мне некоторую надежду на лучшее. Он действительно оказался очень честным человеком и истовым мормоном, выполнявшим своё поручение с явной неохотой и даже отвращением, но ни один из жителей Юты не дерзнул бы ослушаться приказа старейшины. Робея и запинаясь, он представился мистером Аспинуоллом и вошёл в комнату, где собралась наша несчастная семья. Смущённым голосом он попросил меня и маму удалиться. Как только они с отцом остались одни, он положил на стол бумагу с подписью президента Янга и предложил ему на выбор: или отправиться миссионером за полярный круг к диким племенам, или же назавтра вступить в отряд ангелов-разрушителей и вырезать шестьдесят иммигрантов из Германии. Последнее отец, разумеется, с негодованием отверг, а первое расценил как формальный предлог. Ведь даже если бы он согласился оставить свою семью безо всякой защиты и вербовать новых жертв для тирании, под игом которой он сам находился, вернуться назад ему бы никогда не позволили. Он отказался от обоих вариантов, и Аспинуолл, по словам отца, повёл себя по-настоящему искренне, с одной стороны проявив праведный гнев при виде дерзкого ослушания, с другой – выказав жалость и сочувствие к отцу и его семье. Он умолял отца пересмотреть своё решение, но в конце концов, видя, что все его уговоры тщетны, дал отцу время до восхода луны закончить все дела и попрощаться с женой и дочерью.