– А почему ты решила, что с женщиной с ребенком секс тоже не может быть разовым? – ухмыляется он. И так как я молчу, меняет тему разговора: – Раз уж Лэсси сейчас все равно не может идти домой – может расскажешь о себе, – закидывает руку на скамейку за моей спиной. – От кого залетела, например...

Я одариваю его убийственным взглядом.

– Почему сразу «залетела»? – спрашиваю я, и Юлиан отзывается ответным вопросом.

– Сколько тебе лет?

Ну да, вопрос с подвохом.

– Сам знаешь. Видел мой документ, насколько я помню!

– Вот, – ухмыляется парень, – никто не рожает ребенка в двадцать один год. А ты родила... Значит...

– Просто замолчи, – кидаю с неожиданным ожесточением. – Не желаю говорить на эту тему. Особенно с тобой... – А потом добавляю: – Ты бы на себя лучше посмотрел. Что толку в твоих двадцати пяти, если ведешь ты себя хуже ребенка: никакой ответственности, никаких обязательств, только разовые связи и пустые развлечения. Ты никого, кроме себя, никогда не любил и любить, похоже, не собираешься... – И спрашиваю: – Что такого особенного случилось в твоем детстве, что ты стал таким эгоистом? Что сделала твоя мать, что ты возненавидел всех женщин разом, не допуская ни одной из них до своего сердца?

Слова вылетают сами собой, своеобразная месть за саму мысль о нежелательном появлении Ангелики на свет – не люблю, когда о ней думают подобным образом – и Юлиан темнеет лицом: игривость исчезает, как будто ее и не было, он даже вскакивает со скамьи и глядит на меня гневным взглядом. Должно быть, готов бросить какую-нибудь колкость и дать деру... Бежать от проблемы всегда легче всего, особенно в его инфантильном состоянии.

Так мы и сверлим друг друга взглядами, пока Юлиан вдруг не произносит:

– Хочешь узнать, что сделала моя мать? – спрашивает он. – Хочешь узнать, каким образом вся моя жизнь пошла по наклонной вниз? Так я тебе расскажу. – Падает обратно на свое место, близко-близко ко мне, так что даже делается неловко. Отодвинуться бы, да не получится... – Так вот слушай: она вышла замуж. И не просто за кого-нибудь, а за своего бывшего ученика... Девятнадцатилетнего паренька, родители которого только чудом на нее не заявили, узнав об этой предосудительной связи. – И с вызовом вопрошает: – Ну, что скажешь на это? Или язык проглотила? Говори.

Я и говорю:

– Не понимаю, при чем здесь ты. В жизни всякое случается, и, если они любили друг друга... ты должен был бы радоваться счастью своей матери.

– «Радоваться счастью своей матери», – повторяет Юлиан с издевательскими нотками в голосе. – Как можно радоваться чему-то столь неправильному? – спрашивает он. – Как можно воспринимать отцом безусого парня, едва-едва закончившего школу? – И ерничая: – Нет, поначалу было даже забавно, а потом... стало не до смеха.

И тогда я интересуюсь:

– Так в чем проблема-то? Только в возрасте названного отца или в банальной ревности: кто-то другой посягнул на внимание и любовь твоей матери, и ты не смог с этим смириться? Я вижу ситуацию именно в этом свете.

Юлиан лупит ладонью по спинке скамейки, на которой мы сидим.

– Много ли ты понимаешь, – шипит он мне в лицо. – Сидишь тут вся такая правильная и строишь из себя психоаналитика. Нам с матерью никто не был нужен – мы прекрасно справлялись со всем сами, и этот мальчишка, что он мог ей дать?

– Любовь? – не могу удержаться от комментария, и парня аж передергивает.

– Любовь. Вы, женщины, делаетесь такими глупыми, когда речь заходит о чувствах, – произносит он со снисходительной полуулыбкой. – Именно поэтому я не позволяю себе любить: чувства делают нас слабыми и глупыми. Мы утрачиваем контроль над собственной жизнью... Позволяем взбалмошным сердечным порывам диктовать нам подчас невыгодные условия. Все это пустое, идиотское безумие...