— Ну уж нет, — переходит мужчина в наступление, переступая порог и не позволяя маме закрыть дверь перед его носом. — Эта девочка — моя дочь. И я больше не позволю вам скрывать её от родной семьи! 

— Скрывать?.. — оторопело повторяю я, ничего не понимая. 

— Вы не имели права вот так врываться в наш дом! — протестует мама. — Да ещё и сообщать о таком в лоб! 

— О чём таком, мам?.. — тихо спрашиваю я, не уверенная, что хочу, чтобы мне ответили. 

— Что происходит?  

Папа.  

Пап, я тоже ничего не понимаю, и понимать, кажется, не хочу. 

— Она имеет право знать, что её силой отобрали у родной матери! Отобрали у меня! 

— Что вы себе позволяете? Мы удочерили Леру по всем законам! 

По всем... что?.. 

Господи, мои родители — вовсе не мои?.. 

Я смотрю на маму, всегда такую спокойную и бесстрастную, но сейчас возмущённую и крайне взволнованную. Смотрю на папу — он схватился рукой за голову, и в его лице ни кровиночки. 

Молодой мужчина. 

Его обуревает праведный гнев, он яростно жестикулирует, что-то доказывая маме. 

Что?.. 

То, что я его дочь. 

Ну уж нет! Это всё слишком! 

Ощущая, как в ушах невыносимо громко звенит кровь, я разворачиваюсь к лестнице, запинаюсь о первую ступеньку, помогаю себе руками подняться и продолжаю собирать неровные ступени, пока не добираюсь до второго этажа. Не знаю, заметили ли внизу моё отсутствие, да и не хочу знать. Сейчас мне важно остаться одной. Важно сохранить свою жизнь прежней. Сохранить себя. И желательно не сойти с ума. 

Но, возможно, это уже случилось. 

Иначе как объяснить то, что происходит?! 

Я врываюсь в свою комнату, да так и замираю на пороге. Вот оно. Разница, которую я никогда не замечала. Чёрные обои с неровными кругами ядовито-розового цвета на стене напротив кровати — клеила я их сама, буквально тем летом. Две другие стены в тёплых тонах, сплошь завешанные плакатами рок-групп или рисунками Лизы. Встроенная мебель в классическом стиле, безобразно выкрашенная тоже в чёрный и тоже собственноручно. Кровать с мягкой спинкой застелена бельём с принтом грозного плюшевого медведя-пирата, покрывало — черное с розовой бахромой по краям. Повсюду разбросана одежда, книги, журналы и прочие вещи. Года два назад мама прекратила добиваться от меня порядка в собственной комнате, потому что отчаялась. 

Мама... 

Я медленно закрываю дверь, прохожу к кровати и сажусь с краю. Смотрю в одну точку целую вечность. Или всего секунду. 

Меня. Удочерили. 

Я им не родная, поэтому-то мы так и отличаемся друг от друга. В моих генах просто отсутствует тяга к прекрасному и высокому, которая бурлит в крови моих родителей. 

Моих... 

Я вспоминаю вечную бабочку на шее отца, как баловалась с ней, когда он брал меня на руки, как терпеливо выносил эти игры, украдкой целуя меня в лоб. Мой папа не всегда умел выражать свои чувства. Застенчивый в какой-то степени, но всегда отзывчивый. Не счесть, сколько раз он спасал мои сочинения по литературе от двоек. Как, впрочем, и другие домашние задания. 

Ну а Лев Барашков с его песней «Милая моя»? 

Мы слушали её на репите и кружили по гостиной в ритме вальса только потому, что в ней было слово «солнышко» — именно так папа чаще всего меня зовёт... 

А мама чаще всего зовёт меня Лерусей, когда довольна мной, или Валерией, когда не довольна. 

Я знаю все их привычки, сильные и слабые стороны — например, мама обожает печь, но сама мучное не ест. Худая, как спица, она обычно стоит над моей и папиной душой, контролируя максимальное количество пирогов, которые мы в силах в себя впихнуть. Остальное она уносит на работу, или угощает соседей. Иногда приходиться страдать и моим друзьям, не вовремя решившим заглянуть в гости. Пожалуй, больше всех всегда достаётся Зефирке.