— Боги устроили так, чтобы я спас Зена. Тогда я сокрушался, что ушел за водой надолго, но приди я раньше, меня бы убили вместе с ними, а так мы спаслись, и теперь Зен – сильный мужчина. Теперь его попробуй убей.

Услышав в голосе мэнчи несвойственную ему злобность, я сказала:

— Не хочу никого оправдывать, но понимаю, откуда такая жестокость. Некоторым декоративкам все-таки удалось сбежать в Мэзаву, и они наверняка рассказали, как с ними обращались: клеймили, насиловали, били, продавали, как вещи… Жестокость порождает жестокость.

— Да, в империи нехороший порядок и жизнь тяжелая, но что-то я не слыхал, чтобы младенцев безвинных выбрасывали умирать, если они не того пола. У нас выхаживают всех, даже больных и уродов. Каждый человек чем-то ценен.

— Эх, Треден… В идеальном мире, наверное, так и есть – каждый ценен и царит доброта. Но мы-то не в идеальном мире…

— Некоторые думают, что в Мэзаве все добрые да хорошие. Но это не так! Если мы с Зеном попадемся местным на глаза, нас прикончат сразу, но ты – другое дело. Они тебя не тронут. Но все равно надо быть начеку.

— Кстати, как ты решился на такое опасное путешествие? Ведь знаешь, чем это может кончиться.

— У меня такое чувство, что все повторяется: молодые дураки, бегство, Мэзава… Вот я и пошел с вами, приглядывать. Может, боги меня вам в защитники назначили и снова мне доведется кого-то спасти, — признался Треден.

— У нас совсем другая ситуация. Вы с Зеном доберетесь куда хотели, а я – куда хочу я, и все будут довольны.

Бородач хмыкнул, всем своим видом выражая сомнение. Да и мне, в общем-то, стало не по себе от его рассказа. Уже второй человек предостерегает меня насчет Мэзавы. Но больше мне некуда идти… разве что домой. Но как попасть домой? Увы, пока у меня нет ответа, одни только домыслы да предположения.

Мы продолжили путь с утра. Вьюга, побушевав, унесла с собой морозы, и заметно потеплело, а снег стал мягким, податливым. Мы шли за Зеном по дороге, которую он выбрал для нас вчера – с одной стороны горы, с другой – лес, а впереди неизвестность. Как человек, совершенно не приспособленный к таким переходам, к тому же плоховидящий, я тащилась за мэнчи, старалась не выронить лыжи из рук, надеялась, что птенец не поднимет ор, требуя очередного кормления, и вздрагивала от каждого звука. Казалось, что ослепительные снега в горах только и ждут момента, чтобы сойти да погрести нас под собой. В дополнение ко всему этому у меня началось расстройство кишечника, что неудивительно, если вспомнить, чем мы питались последние дни.

Я притормаживала, когда низ живота особенно чувствительно прихватывало, прикидывала, куда можно отбежать в случае, так сказать, «аварии», и ненавидела окружающий мир и себя в придачу. На кой черт я поехала на Алтай? Почему не послушала себя и не улетела в теплые края греть бока? Не было бы тогда никакого перемещения и никакой Циты!

Зен остановился и, повернувшись ко мне, спросил:

— Что с тобой? Еле плетешься, вздыхаешь.

— Со мной Цита, — угрюмо пробурчала я.

— Что? — не расслышал он.

— Живот болит! — рявкнула я.

— Терпи молча, — сказал Зен.

Я шмыгнула носом, поправила сумку и выронила лыжу. Треден, шедший позади, поднял ее. Отдавая лыжу, уточнил:

— Животом маешься? Я тоже. Видать, скверно мы вчера накашеварили.

— Значит, тебе тоже плохо?

— Боюсь обдристаться, — простодушно ответил бородач.

— И я, — призналась я. — Вот будет потеха, если мэзавцы найдут нас по таким следам!

Мы с Треденом ужаснулись столь унизительному прогнозу и потерли животы, а вот Зен продолжил энергично идти на пару с Младом.