Иван сунул руку в карман, но шоколадку не достал, хотя очень хотелось поделить её по-братски или по-сестрински с сидящим рядом чужим ребёнком. Или просто подсластить Василисе её неприятную миссию. Хотя у самого от незапланированного общения с девочкой живот свело. Будем считать, что от голода. Ничего, потерпи, браток. На обратном пути пойдёшь через монастырский садик и купишь медовых пряников. Да, так и будет — один съест, остальные отвезёт завтра тёще. Ещё накупит ей сбитня и всяких целебных травок, чтобы не хворала. А то Римма начала поговаривать, что неправильно им жить в разных городах. За твоей матерью, типа, Андрюха присмотрит, а за моей — никто. Но пока тёща держится молодцом. Такому здоровью позавидуешь белой, как снег, завистью.

— Ну? — напустился он на девочку.

— Просто хочу знать! — ответила Василиса звонко и бойко, точно всё это время набирала в лёгкие воздуха для крика. Небось мелкой орала много, как Андрюхины ведьмочки. И сейчас визжат, как что не по ним. А не по ним всё! Девки что мелкие, что большие себе на уме, на своём женском, извилин которого мужским умом не постичь.

— Много будешь знать… Спроси у мамы! — не договорил Иван.

Хотел улыбнуться, но тоже не смог. Девочка не улыбалась. Он видел её в профиль. Нос вздёрнутый, мамин.

— Не могу спросить.

Девочка не смотрела на него — чертила сапожками длинные полосы. Наверное, в детстве любила болтать ножками, а теперь выросла, не поджать — только в лыжи вот так играть.

— Боишься спросить? Или боишься, что не скажет? — усмехнулся Иван.

Забавная девчонка — взяла чудаковатость от матери. Иван немного даже испугался, что у него на губах заиграла тоже не самая нормальная улыбка. Но он наконец расслабился, и ситуация перестала раздражать его так сильно, как в первые минуты знакомства с Василисой.

— Не может сказать.

— Почему? — продолжал он улыбаться, наблюдая за детской игрой.

Даже согрелся, как тогда, когда впервые сел на нагретую Василисой скамейку.

— Она умерла.

Иван замер. Кашлянул — не специально: кашель вырвался, точно ком из горла. Снежок. Обледенелый. Выскочил, оцарапав горло — Иван даже за ворот куртки схватился, точно тот кольцом сжался вокруг шеи.

— Вот как… — сказал, сам не зная, зачем. — А давно?

— Давно. А вы почему хотели с ней встретиться?

Василиса повернула голову — большие глаза, красивые. Мамина копия. Нет, не совсем, губы папины. Губы Октябрины он помнил хорошо.

— Нет… — Иван снова издал горлом противный непонятный звук. — То есть да… Решил отдать фотографию, которую она случайно мне дала, а я о ней и забыл, а тут вдруг нашёл…

Нашёл, что соврать… И чтобы девочка точно поверила, затараторил с новой силой:

— Она в магазине работала, —и тут Иван понадеялся на то, что Октябрина ему не врала. —Я часто туда заходил. Пару раз проводил твою маму домой, потому что магазин поздно закрывался… В один такой вечер она призналась, что не знает, что делать с последней фотографией. Ну я и ляпнул — отдай, типа, мне… Ну вот… Слушай, Василиса. Ты ж действительно Василиса, да?

Девочка кивнула.

— А маму твою действительно Октябриной звали? — спросил, не закончив первую мысль.

Она снова кивнула.

— Но бабушка звала её Риной.

— Рина… Тоже красиво. И у тебя красивое имя. И сама красивая, как мама. А красивым девочкам нельзя ходить на встречи с незнакомыми дядями. Или ты не одна пришла?

— Одна, — буркнула Василиса и снова отвернулась.

— Больше так не делай, ясно?

Она кивнула, по-прежнему глядя себе под ноги:

— Я так не делаю. Никогда. И я не к незнакомому пришла, а к вам.