Хорошо, что он не сказал ей «ты». Этой странной барышне — такой неумелой в, казалось бы, таком простом деле, как поцелуй...

— Но вы сами за меня держались… Не так давно, — попытался он усмехнуться, но вышел хрип. — В прошлую нашу встречу.

— Тогда был дождь! — выкрикнула она звонко и схватилась за голову.

Этот жест выглядел совсем по-детски, и в первую секунду Иван даже подумал, что она сейчас покачает головой на манер кумушек, а потом понял, что барышня обнаружила потерю шляпки, но почему-то не догадывается обернуться к скамейке. Тогда он молча сделал шаг в сторону. Октябрина — за ним, точно испугалась, что он сбежит и ей придётся идти в темноте одной.

— Твоя шляпа, — сказал он, наклоняясь к скамейке. — Вы ведь её искали?

Она кивнула — очень нервно. Протянутую шляпу взяла, но не надела.

— Это папина. Я его совершенно не помню. Только эту шляпу. Она как новая, правда?

Иван не ответил. И барышня ещё долго молча крутила шляпу на руке, а потом вдруг примяла сверху ладошкой, точно шляпа была волчком и иначе б не остановилась. — Говорят, что от этого голова болеть будет, но я во все такое не верю. Мне нравится играть с этой шляпой. Это делает меня ближе к папе. Я иногда надеваю её на кулак, сгибаю руку в локте и разговариваю со шляпой, будто это действительно папа. И иногда он мне кивает и даже отвечает. Вы верите мне?

Иван секунду помедлил с ответом. Не думал над ним, а смотрел на неё — в блестящие от наворачивающихся слёз глаза. Любое слово доведёт сейчас эту барышню до слёз, а он будет гадать — плачет она из-за него или по какой-то своей причине, по отцу, например.

— Верю.

— А мама не верит. Говорит, я сумасшедшая. Что папа ушёл и не вернётся.

Иван расправил плечи, но внутренне сжался от охвативших его сомнений: теперь он уже не знал наверняка, умер её отец или просто бросил мать с ребёнком, но спрашивать не стал — не время.

— Он не вернётся, я это понимаю. Но я уйду к нему. Скоро. Очень скоро.

— Гадалка сказала? — зачем-то выпалил Иван.

И очень зло — не мог контролировать голос. Хотел, но больше не получалось быть мягким и пушистым.

— Да, гадалка, — не стала юлить непонятная ему барышня.—Уже поздно. Нам надо идти.

Надо так надо. Руки не подал, как и просили. Просто шёл рядом. Молча. Не знал, о чем говорить. Она же, наверное, просто не хотела говорить. Или устыдилась сказанного в сердцах.

— Мне было три года, когда его сбила машина, — сказала неожиданно и неожиданно громко. Так, что он вздрогнул, а мужчина впереди обернулся на них. — Я вырвалась и побежала через дорогу. Он рванулся за мной и успел толкнуть вперёд, так что меня даже не задело. Так сказали свидетели. Мама считает меня виновницей папиной смерти. Она этого не говорит, но я это чувствую.

Иван молчал. И уже, кажется, жалел, что пошёл сегодня через парк. Что усадил на скамейку и полез с поцелуями. С барышнями ведут себя иначе. Идут на расстоянии и это расстояние с каждым шагом не сокращают, а наоборот увеличивают. Но как теперь уйдёшь от неё?

— Мать не может так думать. Она наоборот радуется, что хотя бы ты выжила, — сказал снова просто для того, чтобы не молчать, а не в утешение, которое, чувствовал, девушке не было нужно.

Язык пощипывало, как нос на морозе, от крутящихся на нём горьких слов «прости, но больше я не буду тебя провожать», но вместо этого он ещё раз попросил номер телефона. Если быть фаталистом, так уж до конца: пусть сама его отошьёт: и ей не обидно, и он не будет чувствовать себя трусливым ослом.

— Не стоит. Это совсем ни к чему, — буркнула Октябрина, не повернув к нему головы.