– Институт темпоральных исследований, – сказал Марциал. – Я там работаю.

Семён почесался. Положительно, комбинезон сводил его с ума. Он знал, что значит слово «темпоральный», у него было много книжек по физике. Но сказать это напрямую было странно и страшновато.

– И какой сейчас год? – наконец решился он.

Марциал пожал плечами.

– Я не знаю, из какого ты временного слоя. Нет инструментов – не могу измерить. Судя по скорости изменения базового словаря языка, нас разделяет около тысячи лет.

– Три тысячи двадцать второй год. – Семён сел на ватрушку. – Мамочки! И как я тут… как я обратно… вы же вернёте меня, да?

– Да, если по христианскому летоисчислению, то, наверное, примерно этот год. – Марциал согнал с пенька зеленоватую ящерицу, сел рядом. Сочувственно посмотрел.

– Расскажи подробно, что с тобой было.

Семён задумался. Потом перечислил подробно, шаг за шагом, что делал: как катался, как злился, как хотел домой, как потом хотел убежать от родителей, как прыгнул со склона и всё вокруг засветилось и завертелось.

– Я хотел в будущее… – растерянно сообразил Семён. – Я так и подумал: хочу уехать в будущее.

– Со склона… – повторил Марциал. – Со склона. Скорость. Скорость и сформированное намерение. Реконструкцию парка проводили двести лет назад, тогда восстановили ландшафт, который был как раз в двадцатом веке. А этот склон сделали заново, и он в точности за установкой. Получается, что мы неверно рассчитали фокус воронки и она возникает не в измерительной камере, а здесь. А поскольку это экзотическая материя, она не взаимодействует с немыслящими структурами…

Он хлопнул по колену.

– Конечно! Тебе надо снова съехать со склона. Так же, как ты ехал в первый раз. Только теперь тебе надо думать о том, что ты хочешь вернуться домой. Но ехать надо быстро – я не знаю, какая скорость нужна для входа в воронку. Чем быстрее, тем лучше.

Семён поглядел на заросший папоротниками и какими-то колючими кустами склон. Никакого снега. Никакого просвета. Он же и метра не проедет.

– А как?

Марциал задумался, прошёлся вокруг ватрушки. Потрогал её, поднёс браслет, хмыкнул. Отстучал замысловатую дробь.

– Пять… э-э… единиц времени… мигов… в общем, сейчас решим, подожди.

– А вас не будут ругать, нет? – спросил вдруг Семён. – Вы же, наверное, должны меня схватить.

– Схватить?! – изумился Марциал. – Зачем?

– Ну, я же из прошлого… я могу знать…

– Что?!

Семён почесался. И правда, что он мог сообщить ценного людям трёхтысячного года?

– А вы не будете на мне эксперименты ставить?

Марциал рассмеялся. Зубы у него были ровные, белые-белые, и Семён с любопытством подумал, что не понимает, сколько ему лет. Двадцать, тридцать?

– А вам сколько лет?

– Семьдесят два, – сказал Марциал серьёзно. – Марциал Зельвенский, ведущий физик в лаборатории практической темпорологии… Не знаю, как это переведёт Тень.

– Офигеть! – восторженно сказал Семён. Потом испугался: – А Зиль сколько? Ей что, сорок лет?! Вы теперь сколько живёте, по тысяче лет?

– Ну поменьше всё-таки, хотя это вопрос, о какой жизни мы говорим: биологической или цифровой. Нет-нет, Зиль шесть с половиной, она и правда моя дочка. Ну, биологически и… – Марциал задумался. – Это трудно объяснить, наверное.

– А этот, мохнатый? Что значит «звериный сын»? Он человек или оборотень? И что такое Тень?

Марциал развёл руками.

– Это ещё труднее объяснить, – признался он. – Тень – это как двойник, демон, душа, нематериальный слепок твоей личности, связанный с другими такими же слепками. Тень всё знает. Тень может рассказать обо всём. А насчет Большого… Мы… понимаешь… люди, всё ещё люди… но границы нашего вида очень сдвинулись. Наверное, некоторых из нас ты бы не стал считать людьми. У нас другие отношения с природой, с животными… Большой Рха – мой приёмный сын и брат Зиль, но он и сын Белой-бегущей-в-снегу. Это такие сапиволки Свободной Аляски, федерации зверей, их интеллектуальный уровень сильно повышен, а геном…