Да, это та самая чистота бедности, которая пытается компенсировать всё, чего не хватает владельцам кухни.

Через пять минут Нина возвращается.

— И на кого же я была похожа? Чучело гороховое, а вы и не сказали.

— А вы и не спрашивали.

— А надо обязательно спрашивать?

— Желательно.

Снова повисает молчание, но уже не такое напряженное и настороженное, как в начале, более домашнее. Я смотрю, как Нина достаёт из сушилки посуду, из шкафчика — хлеб, из холодильника — сыр, масло, как делает бутерброды, заваривает чай.

Я вдруг вспоминаю, что не ужинал.

— Значит, если я не спрошу, почему вы здесь, то так никогда и не узнаю? Вам чай или кофе?

— Чай, пожалуйста, — отвечаю я сначала на второй вопрос, а потом уж на первый. — Если спросите, то и тогда не узнаете.

Рука с чашкой, которую мне протягивает Нина, замирает, я успеваю рассмотреть китайский узор на чашке, а ещё — красивые ухоженные ногти Нины, её тонкие пальцы, изящные кисти рук и хрупкие запястья.

— Почему не узнаю? — удивляется она.

— Потому что я сам этого не знаю. Вы позвонили — я приехал, если хотите — уйду, в самом деле, а? Ну, что я тут у вас делаю?

— Собираетесь пить чай, — пожала она плечами. — Я ведь так настаивала, чтобы Вы приехали, — засмеялась она и, заметив в моём взгляде беспокойство, тут же добавила, — нет, это не истерика, просто смех. Слёз тоже не будет, честное слово, я редко плачу. Возьмите чай, а то я пролью.

В самом деле, она просто смеялась. Непостижимые создания женщины. Я беру чашку и продолжаю размышлять, что же мне теперь делать.

Оставаться серьёзным в этой ситуации не получается, а смех у Нины заразительный, и я тоже начинаю смеяться. Так мы и сидим и беспричинно хохочем, глядя друг на друга. За окном январская ночь, вернее, утро, а за стеной возмущенный стук.

Нина прикрывает губы ладонью и делает большие глаза.

— Это соседка, она не выносит даже малейшего шума после одиннадцати вечера, — сообщает она страшным шепотом.

Мне приходит мысль: почему я не ощущаю ни малейшей неловкости с этой женщиной? Ни её смех, ни слёзы, ни то, как она, немного вытягивая вперёд губы, пьёт горячий чай из синей с золотым ободком чашки, как поминутно заправляет за ухо прядь волос.

Нина не кажется мне красивой, но она такая открытая, как будто мы знаем друг друга давно-давно. Сто лет.

А время между тем идёт. Чай выпит, а беседа «ни о чём» не клеится. Да и как может у нас, незнакомых друг с другом людей, найтись достаточно тем для разговора, чтобы поддерживать его больше четверти часа. И ещё я всё время думаю, что Нина расстроена. Ведь ждала она не меня.

Нет, теперь уже не смущение или неловкость, скорее сожаление — вот что я чувствую. А что, если бы она МЕНЯ ждала? И что я сказал бы? И вообще, как бы пришел к ней? Что делал бы? Понятно, пил бы чай на этой кухне, а потом? Потом?

Ненужные, нескромные мысли. Надо уходить. Действительно НАДО. Иначе я настолько коснусь чужой непонятной мне жизни, судьбы, что уйти станет гораздо труднее.

Я много раз убеждался — лучше не «трогать» участием или любопытством людей, с которыми встречаешься мимоходом. Не останавливать вопросами, если нельзя получить краткий вежливый ответ. Потому что возникнет необходимость выслушать целое откровение. К чему? Это займёт время, но ничего не переменит.

Мы живём за окнами наших квартир. Каждый вечер зажигаем свет, и с улицы виден золотистый квадрат, прикрытый шторой. И только. И там, за этой шторой, жизнь, а на улице снег, или дождь, бывает и солнце. Приходит ночь, наступает рассвет, весна, лето, осень и опять зима. И всё тот же свет и неизвестность для прохожего: что же там, за окном?