Именно оттого, что его измена совсем не похожа на обычную интрижку, совершенное им ранит особенно сильно. Это действительно акт мести, как он и сказал. Изощренный и извращенный, показательный, срежиссированный по минутам удар через спину в сердце.

Марк не мог не знать, во сколько я вернусь домой с выпускного. Он не идиот и не слетевший с катушек бабник. Привести другую женщину домой он мог лишь намеренно.

Он хотел, чтобы я увидела его измену своими глазами. Чтобы мне было больно.

Он целенаправленно превратил свою измену в спектакль для одной зрительницы — меня. И его ненависть… Неподдельная, искренняя, выплескивающаяся из него волнами — откуда она взялась?

Я ведь не лгала: за мной не числится ничего плохого. Тем более по отношению к нему. Еще десять месяцев назад я вообще не подозревала о существовании Марка Горина.

Каким образом я могла оказаться перед ним виноватой, если все, что я когда-либо делала для него, — это любила?

4. 2.2

Желанный сон принимает меня неохотно, то укутывает в свой сладко-безмятежный кокон на минуту-другую, то внезапно ускользает, как недостаточно длинное одеяло. Я ворочаюсь на чрезмерно твердом для долгого лежания диване и зажмуриваюсь до звездочек перед глазами всякий раз, когда мысли возвращаются к событиям прошлого вечера.

Если воспоминания о первой сцене в спальне гипертрофированно красочные и живые, то разговор — или вернее назвать мои крики ссорой? — отпечатался в моем сознании туманными обрывками. Когда в прихожей с грохотом закрылась входная дверь и мы с Марком остались по-настоящему наедине, боль во мне уже достигла ослепляющей мощи. Я с трудом могу вспомнить, что и как говорила, кричала ли или сипела на перебой с рыданиями.

— …Тебя это не касается, — так он отвечал, кажется, на все мои требования и мольбы.

Мы все еще были в спальне, но пока я не могла сдвинуться с места и отвести от Марка полные слез глаза, он с самым спокойным видом принялся собирать вещи. Сказать точнее: быстрыми и уверенными движениями выкатывать из гардеробной уже упакованные чемоданы. Он и правда готовился к этому моменту заранее.

А я… я была в ужасе. В абсолютном, непробиваемом извне шоке.

— Я… Я не понимаю… — повторила я уже не впервые. — П-почему?.. За что?

Марк даже головы не повернул в мою сторону. Похоже, сборы интересовали его куда больше, чем заливающаяся слезами жена.

Идеально ровный ряд из двух чемоданов и дорожной сумки дополнился парой коробок. Марк равнодушно осматривался по сторонам, явно раздумывая над мысленным списком собственных вещей.

— Почему ты молчишь? — всхлипнула я жалко. — Объясни, что происходит! — Никакой реакции. — Ты слышишь меня?!

Ничего. Продолжая молчать, он опять скрылся в гардеробной, чтобы через пару секунд вернуться с… галстуком.

Меня затрясло. Пока я почти валялась у него в ногах, пытаясь выяснить в чем моя вина, он вспомнил о гребаном галстуке?!

Наверное, моя резкая смена поведения была для него крайне неожиданной. Только поэтому я и смогла застать Марка врасплох, вдруг кинувшись ему наперерез, не позволяя снова отмахнуться от разговора.

— Ты издеваешься надо мной?! — На этот раз голос не подвел: я кричала до взрывающихся болью висков. — Что ты молчишь, а?! Что. Ты. Молчишь! — Вновь и вновь я толкала Марка в грудь, продолжая смотреть в его абсолютно пустые, пробирающие своим безразличием глаза.

Его совсем, совсем не трогала моя боль. Словно Марка, моего любимого мужа, подменили роботом. Или сводили на свидание с дементором, охотно высосавшим из него душу.

Сколько бы я ни кричала, эффект оставался неизменным: Марк не шелохнулся ни на миллиметр.