Прочитав письмо, я долго плакал, уронив голову на руки. В конверте помимо письма лежало двадцать новеньких пятидесятидолларовых бумажек.

И вот я сижу в номере отеля «Брюстер», совершив, с точки зрения закона, новое преступление: нарушил подписку о невыезде. Не такое это, правда, преступление, чтобы устраивать на меня облаву… это я к вопросу о моих дальнейших шагах.

Все мое имущество – рукопись, которую вы прочли, и вещи, которые поместились бы в докторский саквояж. Моя наличность – девятнадцать пятидесятидолларовых, четыре десятидолларовых, одна пятидолларовая и три долларовых бумажки, не считая мелочи. Одну бумажку в пятьдесят долларов я разменял, чтобы купить писчей бумаги и пачку сигарет.

Остается вопрос: что дальше?

Ответ очевиден. Выбирать всегда приходится одно из двух: жить или умирать.

Сейчас я спрячу рукопись в сумку. Защелкну замок, возьму плащ, спущусь вниз и оплачу счет за пребывание в этом клоповнике. Затем я пройдусь пешком до бара в центре, положу перед барменом пять долларов и попрошу два виски «Джек Дэниэлс», неразбавленное, один для меня, второй для Энди Дюфрена. Если не считать нескольких банок пива, это будут первые капли спиртного с тридцать восьмого года, когда я расстался с вольной жизнью. Я оставлю на стойке доллар «на чай» и поблагодарю бармена за теплый прием. Я поднимусь по Спринг-стрит до автобусной станции и возьму билет на «Грейхаунд» до Эль-Пасо через Нью-Йорк. В Эль-Пасо я куплю билет до Макнери. Там, в Макнери, представится возможность проверить, сможет ли такой старый лис, как я, прошмыгнуть через мексиканскую границу.

О нет, я не забыл названия городка. Сиуатанехо. Такое название не забывается.

Меня всего лихорадит, лихорадит так, что я с трудом удерживаю в пальцах карандаш. Эта лихорадка знакома каждому человеку, который почувствовал себя свободным и стоит в самом начале долгой дороги с неизвестным концом.

Я надеюсь, что она приведет меня к Энди.

Я надеюсь, что сумею пересечь границу.

Я надеюсь, что увижу своего друга, и мы пожмем друг другу руки.

Я надеюсь, что Тихий океан такой же синий, каким я видел его в своих снах.

Я надеюсь.

Элейн Костер и Герберту Шналлу

Парнишка, мчавшийся по тихой пригородной улочке на отличном велосипеде фирмы «Швинн» с изогнутым рулем, был похож на типичного американского подростка, каким он, собственно, и являлся. Тодду Боудену исполнилось тринадцать лет, рост и вес нормальные, волосы светло-соломенные, глаза голубые, зубы ровные и белые, а чистое и загорелое лицо лишено даже намека на обычные для этого возраста угри.

Он крутил педали, мчась по залитой солнцем улице за три квартала от дома, и на его лице играла та особенная улыбка, что бывает на лицах ребят только в летние каникулы. Его вполне можно было принять и за разносчика газет – и он действительно подрабатывал доставкой «Клэрион» подписчикам Санта-Донато. Еще его можно было принять за торговца поздравительными открытками, что, кстати, тоже соответствовало действительности. На таких открытках обычно печатали имена отправителей, например «Джек и Мэри Бёрк», или «Дон и Салли», или просто «Мерчинсоны». Такие парнишки часто насвистывают во время работы, и Тодд тоже иногда насвистывал, причем очень даже неплохо. Отец Тодда – архитектор – получал сорок тысяч в год, мать была домохозяйкой с дипломом секретаря и подрабатывала машинописными работами на дому, если позволяло время. Она и с отцом-то познакомилась, когда тот искал себе секретаршу в машинописном бюро. Мать аккуратно хранила в отдельной папке все табели успеваемости Тодда. Самый лучший был за четвертый класс, на котором миссис Апшоу даже написала: «Тодд – на редкость способный ученик». И это была чистая правда. Одни отличные и хорошие отметки. Учись он только на «отлично», друзья бы запросто могли решить, что с ним не все в порядке.