– Мальчик… – обратился к нему старик глухим и заспанным голосом. Тодд с неудовольствием обратил внимание, что халат у него заношенный и грязный. Круглый ворот смялся и уперся в морщинистую шею. На левом отвороте виднелось бурое пятно от какого-то соуса. От старика пахло табаком и перегаром. – Мальчик, – повторил он, – мне ничего не нужно. Прочитай, что здесь написано. Ты же умеешь читать? Наверняка умеешь! Все американские мальчики умеют читать. Так что ступай своей дорогой. До свидания.
Дверь начала закрываться.
Позднее, размышляя о случившемся в одну из бессонных ночей, Тодд пришел к выводу, что на этом все могло бы и закончиться. Впервые увидев старика так близко и без маски на лице, которую тот надевал «на выход», а сейчас спрятал в шкаф вместе с зонтиком и фетровой шляпой, Тодд мог запросто передумать. И тогда дверь просто закрылась бы, задвижка вернулась на место, и не произошло бы ничего из дальнейших событий. Но Тодда воспитывали как настоящего американца, для которого упорство и настойчивость являлись высшими и бесспорными добродетелями.
– Тут ваша газета, мистер Дюссандер, – вежливо произнес Тодд, протягивая «Таймс».
Закрывавшаяся дверь замерла, осталась широкая щель. По лицу Курта Дюссандера пробежала тень, но лицо тут же снова обрело бесстрастность. Наверное, от неожиданности он не смог скрыть невольный испуг, но сумел быстро овладеть собой. Тодд испытал разочарование в третий раз: он-то рассчитывал, что Дюссандер не просто хорош, а практически совершенен.
Ну и ну, подумал Тодд с презрением. А я-то думал!
Дверь снова распахнулась. Скрюченная артритом рука, похожая на паучью лапу, отодвинула задвижку на двери с противомоскитной сеткой, чуть приоткрыла ее и ухватилась за край газеты, которую протягивал Тодд. Мальчик с отвращением посмотрел на длинные, неухоженные и пожелтевшие от никотина ногти. Такая желтизна на пальцах бывает только оттого, что в руках постоянно дымится сигарета. Тодд считал курение отвратительной и вредной для здоровья привычкой и сам курить не собирался. Просто удивительно, как Дюссандер дожил до преклонных лет.
– Отпусти мою газету! – Старик потянул ее на себя.
– Конечно, мистер Дюссандер. – Тодд разжал пальцы. Паучья лапа втянула газету за сетчатую дверь, и она захлопнулась.
– Моя фамилия Денкер, – сказал старик, – а вовсе не какой-то Дузандер. А ты, выходит, даже читать не умеешь. Очень жаль. Всего хорошего!
Тодд торопливо произнес:
– Концлагерь Берген-Бельзен – с января по июнь сорок третьего, Аушвиц – с июня сорок третьего по июнь сорок четвертого. Unterkommandant[7]. Патэн…
Дверь снова замерла на месте. Мертвенно-бледное лицо с мешками под глазами походило на застрявший в проеме полусдутый воздушный шар. Тодд улыбнулся:
– Перед приходом русских вы бежали из Патэна и перебрались в Буэнос-Айрес. По слухам, вы там разбогатели, вкладывая золото, вывезенное из Германии, в наркоторговлю. Как бы то ни было, с пятидесятого года по пятьдесят второй вы жили в Мехико, а потом…
– Да ты с ума сошел, мальчик! – Старик покрутил скрюченным пальцем возле виска над уродливым ухом, но его губы, закрывавшие беззубый рот, предательски задрожали…
– Что вы делали с пятьдесят второго до пятьдесят восьмого, я не знаю. – Улыбка Тодда стала еще шире. – Этого, похоже, никто не знает, во всяком случае, никаких сведений я не нашел. Но на Кубе, накануне прихода Кастро к власти, вас опознал один израильский агент – вы были консьержем большого отеля. Когда повстанцы вошли в Гавану, ваш след потерялся. В шестьдесят пятом вас снова разыскали, но уже в Западном Берлине, и чуть было не сцапали. – Говоря все это, Тодд загибал по очереди пальцы, пока они не сжались в кулак. Глаза Дюссандера неотрывно следили за сноровистыми руками типичного американского подростка, обожающего превращать старые мыльницы в гоночные машинки и собирать модели кораблей. Конечно, этим занимался и Тодд – в прошлом году они с отцом четыре месяца собирали модель «Титаника», которая и сейчас украшает кабинет отца.