– В ближайшее время вероятность нулевая. По крайней мере, живой. – Макс смотрит, как кривится мое лицо, и спохватывается, добавляет скороговоркой: – Возможность открыть более-менее безопасный портал появится через год. Точнее, ровно через год с момента, как вы тут очутились, так что даже меньше. Тоже небезопасно, но шанс... леди Валерия, куда же вы?

– Извините, мне срочно нужно уединиться, – произношу предательски дрожащим голосом и поднимаюсь. Он немедленно подрывается тоже. – Поплакать.

А еще поорать, поматериться, побиться головой о стену. Год. Год, мать вашу! Да меня заочно к тому времени похоронят! Мама с ума сойдет, а отец... У него уже был один инфаркт, тогда все обошлось, быстро восстановился, но второго может и не пережить. Папочка...

– Постойте!

Он хватает меня за рукав. С психа резко вырываюсь, не обращая внимания, что у меня дрожат губы, а по щекам слезы потекли. Пусть смотрит, пусть что хочет обо мне думает, только оставит в покое, раз помочь не в состоянии!

– Сядьте, Валерия. Успокойтесь, выпейте воды.

Второй раз вырваться не получается, Макс держит крепко. Обнимает за плечи и мягко, но настойчиво подталкивает обратно к креслу. Присаживается на подлокотник, смотрит сверху вниз с сочувствием, а мне хочется наброситься на него с кулаками.

– Верните меня домой, – с ненавистью цежу сквозь зубы. – У моей прабабушки юбилей через неделю, девяносто лет. Вся родня соберется. И что они ей скажут?

Неожиданно он спрашивает о здоровье прабабушки. Я теряюсь и отвечаю, что старушка наша крепкая, сама о себе заботится, летом до сих пор варит варенье на даче и сохранила ясный рассудок. Разве что память на недавние события начала подводить, но зато все, что было раньше, помнит до мелочей. Живая семейная энциклопедия.

– А вы с какой целью интересуетесь? – настороженно переспрашиваю, шмыгая носом. Все это время я плачу, никак сдержаться не получается.

– Не волнуйтесь, что бы ей не сказали, она чувствует, что вы живы и здоровы. У нее сильный дар, как и у вас, а с возрастом наверняка научилась слушать интуицию. И вы тоже научитесь, только еще раньше, – успокаивающе мурлычит Макс и протягивает мне стакан с водицей. – Надо же чем-то себя занять, пока вы здесь.

– Не хочу я ничем тут себя занимать. Хочу чтобы все от меня отстали.

– Можете запереться в доме и никого не принимать. Или действительно в Хельгиштейн уехать. Большей скуки... Я хотел сказать, более тихого местечка поискать – не найдешь.

– И мне не нужно будет там появляться в обществе? – мысль о том, что весь год придется ходить по приемам, вечеринкам и званым ужинам повергает в еще большее уныние.

– Разве только терпеть мое, – произносит он с легкой улыбкой. – Но меня развлекать вовсе не обязательно.

Остаток дня я провожу, запершись в своей комнате. Большую часть этого времени просто сижу и тупо смотрю в стену, иногда, не в силах сдержать злости, нервно хожу туда-сюда. И думаю (хотя толку-то от этих раздумий) о том, что теперь делать (хотя что тут поделаешь).

Меня никто не беспокоит, и даже ужин деликатная леди Робейн велела принести в комнату. Горничная оставляет поднос на столе и уходит, лишний раз на меня не взглянув.

После еды я немного успокаиваюсь. Надо бы все-таки что-то решить, не сидеть же целый год взаперти. При мысли о том, что придется все это время развлекать Ванду, пресекая ее попытки меня сосватать, накатывает тоска. Нет уж, лучше уехать с Максом в его санаторий, хотя бы на несколько месяцев.

И утром я покидаю свое убежище, чтобы объявить об этом решении за завтраком. Леди Ванда кажется обрадованной. Макс выглядит так, будто ему все равно.