И вот теперь её здесь нет. И то, что нет и Дины, вызывало в нём ещё бо́льшую тревогу. Учителю Лиза сказала, что Дина плохо себя чувствует. Понятно, что это отговорка, что они её покрывают.

– А с Катей Казанцевой что? Тоже больна? – спросил математик.

– Да, – ответила рыжая. Обернулась на подруг Дины, и все они, многозначительно переглянувшись, разулыбались.

Это окончательно подтвердило опасения Эрика. Ночью или утром сама Дина или же по её наказу Кате что-то сделали. Что-то очень плохое, раз она не явилась ни в столовую, ни на уроки, но что – он терялся в догадках. И с телефоном что? Почему не звонит и не отвечает? Отобрали его у неё или запугали?

Никакие формулы ему в голову не лезли. Под ложечкой противно ныло от нехорошего предчувствия.

– Не видел Катю? – шёпотом спросил он у Рената.

Тот покачал головой, но от Эрика не укрылось, как перед этим он метнул быстрый взгляд в сторону подруг Дины. Корбут тоже сидел с понурым видом. Или виноватым? Значит, в курсе пакости. А поскольку последние пару дней хорошо общался с Катей, теперь ему не по себе. Но, видимо, малодушно уступил этой стерве Дине. Все они тут пляшут под её дудку.

А ведь он в какой-то момент подумал, что есть в ней что-то… живое и даже влекущее, вопреки её стервозности и высокомерию. И дело не только во внешности, а в чём – он и сам не понял, но, подловив её вечером на крыльце, вместо того, чтобы высказать ей всё, что думает, и осадить так, чтобы в другой раз к нему даже лезть побоялась, он неожиданно для себя сдал позиции. Почему-то не смог нагрубить или пригрозить. Тогда, наедине с ним, она как будто была совсем другой. Вроде и надменной, но не мерзкой, а даже наоборот. Пусть между ними и возникло натяжение, но тогда оно почему-то показалось волнующим. Даже потом, когда спать лёг, Эрик вспоминал этот момент, и в груди как будто теплело.

Зря он тогда дал слабину. Надо было поставить её на место, жёстко и резко привести её в чувство. С такими, как она, только так и надо.

В груди закипела злость: чёртовы мажоры. Но если и правда они что-то Кате сделали, то пожалеют ещё. Все пожалеют, а она – в особенности.

23. 23

Эрик и так сидел как на иголках, а эти переглядывания, перешёптывания и смешки украдкой его и вовсе вывели из себя.

– Где она? Что с ней? – спросил уже громче и требовательнее у Рената.

Но его тут же одёрнул математик. Сухощавый, с блестящей лысиной, в круглых очках, он превосходно знал свой предмет и искренне считал, что ничего не может быть важнее математики. И очень сильно оскорблялся на посторонние звуки.

– Вы хотите вместо меня вести урок? – строго спросил он, вперившись острым взглядом. – Или мне уйти? Нет? Тогда попрошу соблюдать тишину, а все вопросы, не относящиеся к уроку, оставить на потом.

Пришлось молчать и терпеть до конца урока. Но едва началась перемена, Эрик прихватил Рената за предплечье и чуть ли не волоком потянул за собой.

– А ну идём.

Тот, семеня следом, причитал:

– Да что такое? Куда ты меня…? Отпусти!

Они свернули в небольшой холл, заставленный фикусами, шефлерами и другими деревцами так плотно, что свет из окна еле пробивался сквозь ажурную листву растений.

Эрик припёр Рената к стене. Тот был почти на голову ниже его, щуплый, сутулый. Такого и трясти-то неловко, но сейчас было не до церемоний.

– Так где она? Что с ней? – наседал Эрик, вжимая его в стену.

– Да я-то откуда знаю? – задёргался тот. – Я что, её пасу?

Но Эрик и не думал выпускать его, потому что чувствовал – знает. И не просто знает, а в курсе какой-то пакости, которую они Кате устроили. Иначе с чего бы он так нервничал? Вон аж вспотел весь, и глаза бегают.