Опрокинув очередную рюмку, Канашенков с трудом удерживался от того, чтоб не провалиться в сон. Кто-то подходил к их столику и здоровался с Докучаевым. Кто-то о чем-то спрашивал. Кто-то тряс его за плечо и предлагал вызвать такси. Но Мишка пришел в себя на темной улице, по которой они шагали вместе с экспертом, причем он нес чемоданчик Докучаева, а тот, в свою очередь, тащил планшет, плащ и фуражку собутыльника.

– Не отставай, амига! – Николай Петрович был бодрым и целеустремленным. – Щас улица Допризывников, потом Шестнадцатилетия Октября, а после моя Посадская.

– А почему Шестнадцатилетия Октября? – удивился Мишка, приходя потихоньку в сознание. – Это ведь тридцать третий год… Чего в нем такого знаменитого?

– Бяху, дебилы-коммунальщики! – весело отозвался Докучаев. – На генплане и на картах улица называется «Совершеннолетия Октября», ну а они решили место на вывесках сэкономить. Вот и написано на всех домах – «шестнадцатилетие».

– Совершеннолетие – это ведь восемнадцатилетие. А шестнадцатилетие – возраст деликтоспособности.

– Ну, я ж, хомбре, и говорю – дебилы! Это что, есть тут у нас неподалеку улица имени пламенной испанской революционерки Долорес Ибаррури. Так эти уроды умудрились ее фамилию написать с буквы «Е»! Скандал был…

Мишка устал и все чаще перекладывал чемодан эксперта из одной руки в другую. А Николай Петрович казался неутомимым. Юноша стал отставать и, быть может, именно поэтому не заметил того момента, когда в дворовой арке эксперт попал в руки гопников.

Увидев, как эксперта прижали к стенке и выворачивают ему карманы, Канашенков вспомнил, что он милиционер. Припомнив тренировки по рукопашному бою в школе милиции, где он всегда преуспевал, он поставил чемодан Петровича на асфальт, стряхнул пыль собственной нерешительности и, взнуздав жеребца боевой ярости, ринулся в бой.

Случись ему увидеть, как четверо избивают одного, он в любом случае попытался бы исправить несправедливость. Сейчас же осознание того, что неизвестное ему мурло бьет человека, спасшего Мишке жизнь да к тому же носящего одну с ним форму, удесятерило его силы. Бой был жарким и коротким, ибо Канашенков хорошо помнил максиму школьного наставника по рукопашному бою: «Бой не нужно вести. Его нужно прекращать».

Первого гопника, попытавшегося его остановить, следователь вывел из равновесия подсечкой и довершил начатое коротким боковым в голову. Второй отморозок пошел на выручку первому. Мишка остановил его встречным ударом ноги в колено и отправил противника на отдых прямым, угодившим в левую бровь противника. Третий «рыцарь подворотни» пытался возражать и размахивать руками, но Канашенков просто толкнул его в грудь, нападающий отлетел назад, запнулся за оградку бордюра и канул в зарослях акации.

– Миша! Амига! Ну-ка, вот этого, вот этого не упускай! – кричал Николай Петрович, показывая себе под ноги. – Ну-ка, пни его для верности! Еще раз! Еще! Ага, теперь этого! Спасибо тебе, хомбре.

Мишка увидел, как в руке эксперта вместо мутного цвета колбы материализовались полулитровая бутылка водки. Как раз старику на опохмелку!

Оставив гопоту зализывать раны, товарищи дотащились все же до дома, где проживал эксперт. Докучаев уговаривал Мишку переночевать у него, но Канашенков категорически отказался. Причем без всякой видимой причины – просто выпитое спиртное, усталость и свалившийся на него груз новых знаний требовали одиночества. Мишка проводил старика до самой двери квартиры, потом спустился во двор и уселся на скамейку, готовый немедля уснуть. Часы показывали половину первого ночи. Кружилось над головой звездное небо. Строго говоря, в какой стороне находится его пристанище, юноша совершенно себе не представлял. Более того – его совершенно не пугала мысль, что он может уснуть прямо на скамейке.