– Вот это я собрал в ветлечебнице – хомбры страсть как переживают, когда зверье усыплять приходится. Это мелочь – хватит разве что обед наколдовать или там иллюзию средненькую создать. Вот это из онкодиспансера, боль человека в последней стадии рака поджелудочной железы. Помощнее, достаточно, к примеру, чтобы переместиться на полкилометра. А вот здесь у меня собственные слезы, когда дружок мой лучший у меня на руках умер. – Николай Петрович, не дожидаясь соседа, выпил вторую рюмку. – Гадость это, амига. Никогда не прикасайся к этой дряни, даже если от этого твоя жизнь зависит. Но знать про эту мерзость ты должен все. Хорошо, что не у всех такие знания имеются. Кое-кто из ученых считает, что физические законы окончательно победили колдовство в те времена оны, когда изобрели порох…

– Петрович, а если, к примеру, эта реторта разобьется – что тогда с содержимым станет? – спросил Мишка, чувствуя, как мир кругом становится ломким и прозрачным.

– А ничего, амига. Может, ты мне морду набьешь ни с того ни с сего, а может, лет через двадцать здесь кто-то запнется и ногу сломает. Знаю одно – никуда оно не денется. Затаится, впитается, по щелям попрячется, но рано или поздно себя проявит.

Они опрокинули еще по одной рюмке. Над рекой сгущались сумерки. Папироса в руке Докучаева чертила в воздухе замысловатые огненные иероглифы.

– Пока при памяти, расскажу тебе, амига, такую историю. Халендир Мей Мел Лай – личность темная. Взять хотя бы его имя. Это ведь не имя, а прозвище – Свирепый Волк Войны. Слухи ходили, что наемничал Халендир – сначала за боснийских мусульман воевал, после в Чечне отметился.

Мишка машинально отметил сходство течения истории у двух различных миров, но промолчал, внимательно внимая словам Петровича.

– У эльфов, – продолжал тот, – если они не черные, это дело не приветствуется, вот он с диаспорой особо-то и не дружил. Однако лет пять тому назад, когда он уже прочно здесь на прикол встал, ходили слухи, что жена его рожала тяжело и трудно и ребенка родила едва живого. Халендир, ясен пень, меж своих клич кинул, что, мол, любые деньги за здоровье девочки. Целители не взялись, зато, видать, выискался один сучий магик-недобиток, который вылечил вроде бы дочку Халендира ворожбой. Миша, ты главное пойми – зло, которое на ведовство потрачено, оно где-то после все равно просочится. Вот у Халендира и просочилось.

– Так, значит, его поэтому и убили? – спросил Мишка, у которого не работал ни один орган, кроме языка. – Настигло… то зло… которое потрачено было… на излечение его дочери?

– Не знаю я, что его настигло, – махнул рукой Докучаев и прикурил новую папиросу от старой. – А вот с дочкой евойной ты сегодня знакомство-то и свел. В подвале. Она это и была, мой юный друг. Пострадай Халендир – я бы только и сказал, что гному гномово, эльфу эльфово, а отморозку – склеп похолоднее. Мораль в другом, амига – даже благое дело, достигнутое за счет энергии зла, смысла не имеет, потому что зло, вложенное в это дело, выход найдет. Вот оно и нашло. Ты сам видел. Выпьем.

И они опрокинули третью… Или уже четвертую? Николай Петрович свирепо набросился на шашлыки, но Мишка не мог смотреть на еду. Он смотрел на реку, по волнам которой уже перекатывалось отражение лунного диска.

Радостно горланя боевую песню, в кафе заглянула шайка гоблинов, одетых в нарочито-яркий китайский ширпотреб, но, увидев, что за одним из столов сидят служители закона, тут же прекратили свои песнопения и почтительно удалились.

– Ты чего не ешь, хомбре? Точно не хочешь? Ну, давай, я твои шашлыки быстренько подмету…