— Доброе утро. — Давид помешивает свой кофе ложкой. — Проходи, кофе готов.

Мои брови невольно взлетают. У него такой тон, будто у нас обычное семейное утро, каких были сотни до этого.

Я скольжу мимо мужа, неприлично долго, тонкой-тонкой струйкой наливаю кофе в чашку и разворачиваюсь.

— Садись, — кивает на место напротив Давид.

Я присаживаюсь и молчу, сверлю его взглядом исподлобья. Он спокоен как удав.

А вот меня берет зло, накрывает волной, заполняя каждую клеточку тела.

Вообще-то, это муж должен скользить тенью по кухне, а не я. Просить прощения, умолять его простить, пытаться загладить вину.

Это он виноват, а не я.

А он ведет себя так, словно я должна, нет, обязана все забыть и делать вид, что у нас все прекрасно. Этак он действительно поверит, что все хорошо.

Нет, передышку сегодня ночью я вытребовала не зря, мне и правда нужно было время, чтобы хорошенечко подумать. И я подумала.

— Давид, — поднимаю подбородок, заявляю решительно: — Я требую развода.

Он в это время как раз делает глоток кофе и сильно закашливается. Когда восстанавливает дыхание, мерит меня ледяным, пробирающим до мурашек взглядом, и цедит сквозь зубы:

— Я тебе уже сказал: не проси. И куда ты собралась? Если мне не изменяет память, идти тебе решительно некуда.

— Это не твое дело. Я найду куда.

Давид приземляет чашку на стол, злится:

— Тогда у меня другой вопрос: на что ты, дорогая моя, собираешься жить?

— Заработаю.

— Хм, — язвительно усмехается он. — Ты ни дня не работала, как вышла за меня замуж. Куда ты устроишься? Поломойкой, что ли? Ты вообще в курсе, сколько им платят в месяц? Да у тебя один комплект нижнего белья стоит дороже. Или ты на что-то рассчитываешь? На что, милая? Уж не на раздел ли имущества? Так и знай, ты получишь ровно то, с чем пришла. То есть ноль. Я-то могу позволить себе лучшего адвоката, а ты?

Я и так знаю, что все его имущество куплено до брака, значит, останется ему.

— Мне от тебя нужна только дочь! — бросаю в сердцах.

Меня поражает другое: так вот, значит, что он обо мне думает? Что я ни на что не способна?

— И вообще-то, я не работала только потому, что ты не хотел. Ну, и потому что Арина болела. А так у меня есть диплом, если ты вдруг забыл.

— Кухарки? — ухмыляется он.

— Кондитера.

— И сколько ты на этом заработаешь? Десять копеек? Не смеши меня, Аня.

— Сколько заработаю, все мое. К тому же ты должен мне алименты.

— Не вопрос. Но только после суда. То есть очень, очень нескоро. Что ты будешь делать до этого?

Я хватаю ртом воздух. Вот скотина!

— В общем, так, милая. Ты заканчиваешь истерить, и мы живем как раньше. Усекла? — припечатывает Давид. — И вообще, ты об Арине подумала? Она привыкла к определенным условиям жизни.

Вообще-то, как раз подумала. Не собираюсь воспитывать ее в семье, где измена — нормальное дело, а мать живет с потухшим взглядом и боится собственного мужа. Не хочу, чтобы она повторила мою судьбу.

— Это ты усеки, — в запале бросаю я, — я никогда не прощу тебя, слышишь, никогда! Ты мне в любви клялся, в верности…

Давид повышает тон, его глаза темнеют от гнева:

— Давай без громких пафосных слов. Настоящая жизнь, Аня, совсем не такая, какую ты привыкла видеть в сериалах. Прими уже как факт: ты не сможешь растить дочь одна. Ты без меня вообще ни на что не способна.

— Давай проверим! Ты, дорогой, слишком много о себе думаешь, — шиплю я. — Я приняла решение и не отступлю. Ты не сможешь держать меня взаперти вечно. Я все равно уйду.

— Упрямишься, значит? В себя поверила, я посмотрю?

Киваю.

— На тебе свет клином не сошелся, Давид. Жила же я до тебя как-то.