– Но ты понимаешь, что это насилие? – Она села рядом, её голос дрожал. – Это не случайность. Это систематическое уничтожение тебя, твоего тела. Ты так не выдержишь. Он сломает тебя.

– Он уже ломает, – голос звучал особенно тихо. – Но, если начну говорить – станет хуже. Пожалуйста… просто молчи.

Мы долго сидели в тишине. Врач – и пациент, женщина – и женщина. Мы не были близки, но девушка пережила то же, что проживаю сейчас я, и понимала как никто другой. Она молча достала охлаждающую мазь, аккуратно намазала мои руки, поставила уколы, а после обмотала запястья эластичным бинтом. В её движениях не было ни суеты, ни жалости – только аккуратная, полная заботы тишина.

– Обещай мне только одно, – сказала она, накладывая последний виток. – Если ты не сможешь больше терпеть… если будет совсем плохо… ты придёшь ко мне первой. Я найду, как тебя спрятать.

Я кивнула, не поднимая взгляда.

Когда вернулась в кабинет, мои руки были обмотаны бинтами под пиджаком, тело – в водолазке, душа – в клетке.

Я сидела, стараясь вжаться в кресло и спрятаться от всего мира за экраном ноутбука. Пальцы медленно стучали по клавишам, но мысли не хотели складываться в слова. В голове шумело – не от недосыпа, не от кофе, а от боли, боли в теле и той, что глубоко под кожей.

Взгляд упал на часы. Только десять утра. А день уже казался слишком долгим.

Тишину нарушил легкий стук в дверь. Не громкий, почти вежливый. Я подняла глаза и сказала:

– Войдите.

Молоденькая секретарша из приёмной робко просунулась в кабинет. В руках она держала огромный букет белоснежных лилий – таких же, какие Антонио присылал мне каждый раз после очередной ссоры. Каждый раз, когда разбивался бокал, хлопала дверь, сжимались мои запястья или синели ключицы. Эти цветы были как извинение, которое я не просила. Как насмешка.

Мне не удалось скрыть дрожь в подбородке, когда увидела их снова. Горло сжалось.

– Это вам, – сказала она, улыбаясь, не подозревая, насколько уродливо выглядел этот жест в моих глазах. – Отправитель пожелал остаться неизвестным… Но, думаю, вы и так знаете, от кого.

Я кивнула. Не сказала ни слова. Она ушла, а я уставилась на лилии.

Их запах… Слишком приторный. Почти удушающий. Отнеся букет к подоконнику, повернула лицо в сторону окна, чтобы не вдыхать. Чтобы не вспоминать.

Едва мне удалось снова опуститься в кресло, как раздался новый стук. Более уверенный, глубокий.

– Да, – хрипло сказала, не поворачиваясь.

Дверь приоткрылась, и в кабинет вошёл человек, которого я не ждала, но чью фигуру узнала сразу.

Папа.

Он почти не изменился с нашей последней встречи полгода назад: та же прямая осанка, та же суровая, но добрая улыбка. Его волосы стали чуть седее, лицо – чуть глубже в морщинах, но глаза… глаза остались моими. Такими же тёплыми, ясными, как в детстве.

Я вскочила, забыв обо всём – и о лилиях, и о бинтах, и о боли.

– Папа…

Он шагнул ко мне – и в этот момент я вдруг снова стала маленькой девочкой. Просто дочерью, которую давно не держали в объятиях по-настоящему. Он обнял меня крепко, всем телом. Я чувствовала, как он прижимает меня к себе – не спеша, не формально, а по-настоящему. Так, как будто хотел забрать мою боль.

Я сжалась от боли в плече – синяк от удара будто пронзил меня молнией, но даже это я приняла… потому что мне так не хватало этого тепла. Я позволила себе на мгновение опереться на него. Просто быть дочерью.

Когда он отстранился, его глаза пробежались по моему телу и лицу.

Он смотрел на меня дольше, чем обычно. Как будто что-то пытался понять, прочитать между строк моего лица.