Степан прошел в гостиную. Руки нервно потянулись к бутылке водки, которую он оставил на столике. Он не пил, чтобы забыть – он пил, чтобы не чувствовать. Пустота становилась его единственным убежищем.

Стакан звякнул о столешницу, когда налил себе до краев. Степа сел в кресло, обхватив стакан рукой, и уставился в пустоту. Выпив залпом, налил еще. Жидкий огонь сжигал горло, но не утолял ту боль, что терзала изнутри. Он медленно поднялся, сжимая бутылку в руках, его дыхание стало тяжелым и сбивчивым. В голове гудело, как в эпицентре бедствия.

– Хватит! – крикнул и с размаху швырнул бутылку в стену. Громкий звон стекла, разлетающегося по комнате, разорвал тишину. Это был взрыв эмоций, которые Степан слишком долго держал под контролем.

– Прости, Лен… – прошептал он, сквозь сдавленное дыхание.

Как пережить смерть жены и сына, если сам их не уберег?

На тумбочке стояло фото жены. Она, улыбающаяся, обнимающая живот. Черная рамка. Степа не помнил, кто ее туда поставил. Может, мать Лены. Может, он сам. Неважно.

Взял снимок. Заглянул в ее глаза. Набрал в легкие воздуха, будто хотел что-то сказать – но не сказал. Просто зажмурился, завыл и упал на колени, сжав голову руками. Рамка упала на пол, треснула. Его грудь содрогалась от хриплого дыхания, но слез не было. Пусто. Тупо. Как будто он выгорел изнутри. Хотелось кричать. Разбивать все вокруг. Но сил не было тоже.

Кое-как справившись с волной отчаяния, Степан поднялся на ноги. Нужно было чем-то себя занять, чтобы не сойти с ума. Вспомнил про документы, свидетельство о смерти, что-то еще. Нужно было убрать на место. Все бумаги хранились в ящике. Убирая документы, наткнулся на странный конверт.

Без маркировки. Просто сложенный лист внутри.

Он развернул. Слова расплывались в глазах, но заголовок бросился в глаза сразу: результаты ДНК-анализа.

Степа застыл и даже, кажется, протрезвел на несколько десятых промилей. Медленно, по буквам, начал читать. Дата. Номер кейса. Имя Елены. И под строкой "биологическое отцовство" – жирный, беспощадный: исключено.

Не его сын? Елена была беременна не от него? Не могло быть такого… Или могло? Разве теперь это важно?

Все тело обмякло. Он осел на пол, уронив листок. Стена за спиной стала опорой. Глаза были сухими, но внутри что-то рвалось. Это было похоже не на боль. Это было хуже. Предательство.

Степан сидел, уставившись в потолок. В голове не осталось ни звуков, ни мыслей.

Мир вокруг трещал по швам. Всегда считал жену святой, а она… Ребенок, которого она ждала, оказался чужим. Эта мысль безжалостно резала внутренности, перемалывая в фарш, оставляя чувство глухого отчаяния и злости одновременно.

– Лена… Как ты могла? – прошептал Степан.

Его горло сжалось, а воздух вокруг стал тяжелым, словно в зоне обрушения. В голове гулко звучали ее слова о любви. Перед глазами появилась ее улыбка на фотографии, лежащей на полу. Сейчас это был якорь, тянущий его на дно. А он изо всех сил сопротивлялся.

Степан закрыл глаза, надеясь, что ночь принесет забытье. Но вместо этого он застревал в хаосе своих мыслей, как в завале, из которого не видно выхода.

Через неделю после похорон Захар зашел в кабинет полковника. Начальник отряда, человек с твердым взглядом и вечной складкой между бровями, поднял глаза от бумаг и кивнул:

– Захар, садись. Что там с нашим Степаном?

Захар молча опустился на стул. В комнате пахло бумагами и свежим кофе. Некоторое время он молчал, пытаясь подобрать слова.

– Плохо, – наконец сказал он, глядя на свои руки, сложенные на столе. – Очень плохо. После похорон никак в себя не придет.