В них все, что он не успел. Все, что упустил. Все, что не спас.

Он расслышал голос. Женский. Знакомый. Но будто из-под воды:

– Ты разрушил все! – выкрикнула мать Елены. Голос был истеричным, разрывающим тишину, как острое лезвие. – Все, до последнего! Почему ты не спас ее? Почему?!

Каждое слово огненными иглами вонзалось в грудную клетку. Степан не мог вдохнуть. Горло сдавило. Но лицо оставалось застывшим. Ничего. Ни морщины. Ни дрожи.

– Ты убил их обоих! Ты… ты вообще понимаешь, что ты сделал?! – крик срывался на вой. – Ты никогда не любил ее! Никогда! Вот чем все закончилось!

Он хотел закрыть уши. Уйти. Упасть. Исчезнуть. Но ноги стояли, как вмерзшие в землю. Только пальцы на руках сжались, костяшки побелели. Не от злости. От боли. От вины. Степа молчал и заставлял себя слушать. Наказывал себя, потому что знал, что она права. Абсолютно. Без остатка. Каждое ее слово – правда, от которой не спрятаться.

«Ты не любил ее» – правда.

«Ты не спас» – правда.

«Ты виноват» – правда.

– Мама, перестань… – донесся чей-то тихий голос, но он был далеким, как эхо.

Степан не обернулся. Запечатал все эмоции внутри и просто застыл, наблюдая за происходящим, будто со стороны.

Гроб опустили в землю. Веревки скрипели, мокрая глина шуршала под краями ямы. Степан смотрел, как исчезает его семья, и с каждым сантиметром чувствовал, как исчезает и он сам.

Захар рядом. Теплая, тяжелая рука легла на плечо. Но не согрела. Только напомнила, что Степа не один.

А он чувствовал – один. До самого дна. И ничего не осталось.

Когда все закончилось, кладбище опустело. Захар и Степан медленно шли по узкой тропинке, усыпанной гравием. А потом ехали домой. Тишина между ними была оглушающей, но Захар знал: это не молчание, а время, чтобы собраться с мыслями.

– Послушай меня, Степ, – уже у самого подъезда сказал Захар, нарушая тишину. Его голос звучал твердо, как приказ. – Ты должен взять себя в руки. Надо двигаться дальше. Елена бы этого хотела.

– Хотела? – горько переспросил Степан, бросив взгляд на друга. – Ты ничего не знаешь, Захар. Это все… все… – он осекся, стиснув зубы, чтобы не разрыдаться прямо на улице.

– Ты потерял слишком много, но если ты сейчас сдашься, то потеряешь и себя.

Степан кивнул, но его взгляд оставался пустым. Слова Захара словно проходили мимо, не достигая цели.

– Захар… Я не могу, – наконец прошептал он, опустив голову. – Мне кажется, я не вывезу.

– Вывезешь, – ответил Захар жестко. – Пока ты дышишь, пока можешь встать на ноги – ты жив. А раз так, ты обязан бороться. Слышишь?

– Не могу, – невнятно пробормотал он.

– Можешь. Ты всегда мог. Ты просто забыл об этом, – ответил Захар, останавливаясь перед домом друга. – Но я напомню. И мы вытянем тебя из этого, даже если ты сам в это не веришь.

Степан не ответил, просто открыл дверь, оставив Захара на крыльце.

– Подожди, – окрикнул он и достал конверт. – Вот, ребята просили тебе передать…

– Что это? – Степа напрягся, медленно осознавая, что его тайна раскрыта. – Зачем? Я же просил…

– Я ничего не говорил… – честно ответил Захар и положил ладонь ему на плечо. – Но все за тебя искренне переживают. Не отталкивай их.

– Спасибо, – процедил он сквозь зубы, смиряя гордыню. Захар, как всегда, был прав и спорить бессмысленно. – Передай им…

– Я передам.

Степа поднялся домой. Квартира встретила глухой тишиной. Ни звуков, ни запахов – только пустота, в которой теперь эхом отдавались шаги. Он закрыл за собой дверь, оперся на нее спиной и долго не двигался.

Воздух был застоявшимся. Все осталось так же, как и раньше: аккуратный плед, подушка на диване, любимая чашка Лены на кухонной полке. Он провел рукой по стене, как будто надеялся найти в ней точку опоры, но пальцы только скользнули по холодной краске.