Их привез Исфандар, мы с ним перекинулись словцом.

Меня провожать было некому, кроме Рустама. Но Рустам почему-то не появлялся.

Между тем и посадку вопреки ожиданиям не объявляли. Когда протянулось полчаса лишнего времени, настроенный по-разведчицки Исфандар сообщил, что он все разузнал: оказывается, нет топлива, сейчас собирают деньги, чтобы долететь до Ашхабада (до Ашхабада, вероятно, должно было хватить), заправиться там, а потом уж двинуть на Москву.

Я уже понимал, что, если Рустам не приехал к штатному времени рейса, теперь он точно не появится. Надо было увидеться вчера. Собственно, мы и собирались это сделать, но поездка в Рухсор затянулась, вернулись глубоко за полночь. Я позвонил ему во втором часу, телефон, как ни странно, работал. «Ну что, Рустам, дорогой, – сказал я, – видишь, какая нескладуха, давай попрощаемся хоть по телефону». – «Нет-нет-нет, – запротестовал он, – мы обязательно должны увидеться, я приеду утром в аэропорт».

Московский рейс отбывал в шесть с копейками.

– Как ты доберешься в такую рань? – спросил я.

– Ничего, доберусь, не волнуйся. Давай, до завтра. Мухибу не расстраивай, – усмехнулся он.

А теперь было восемь двадцать, и ни самолет не собирался никуда лететь, ни Рустама не было. Я бы хотел сесть с Баюшкой рядом, обнять ее, она время от времени посматривала на меня призывно, с явным сожалением, но я мог ответить ей только таким же сожалением: проклятые приличия не позволяли ничего такого… мать, сестры, Исфандар, пассажиры… это вам не Париж.

Может быть, он попал в какую-нибудь заваруху, с томительной тревогой думал я. Меня охватывало такое же знобящее беспокойство, с каким я ехал автобусом в Чкаловск. Говорили, что несколько дней назад у Комитета национальной безопасности погибли люди, много людей: они стихийно начали разбирать заграждения – по слухам, президент скрывался именно в КНБ, – и охранники открыли по ним огонь. Еще недавно мирный город превратился в одну сплошную западню. Молодежь сбилась в какие-то отряды, носится с одной окраины на другую, каждая встреча с ними чревата большими неприятностями…

Да, да, что-то случилось, конечно. Он едет из Кара-Боло, там большой базар, Путовский базар, к базарам всегда тянется паутина опасности, это только кажется, что на базарах морковкой торгуют, на самом деле на базарах делаются самые страшные вещи… ну и торгуют, разумеется, но только для отвода глаз.

В какой-то момент я осознал, что мои мысли принимают совсем не реалистическое направление. Чем виноваты бедные базары? И потом, он же не на базар, он в аэропорт, хоть и мимо базара, сел на автобус, если, конечно, автобусы ходят, и поехал… Да, да… А пару недель назад именно там, возле Путовского, толпа остановила автобус. Пассажиров выволокли наружу, начали избивать… черт, ну неужели все-таки что-то случилось.

Еще через полчаса двери таможни наконец открылись. Исфандар куда-то делся, не у кого было спросить, на самом ли деле удалось добыть деньги на топливо.

Мы стали прощаться. Мать Мухибы заплакала, разумеется, стала, причитая, прижимать ее голову к своей груди. Сестры тоже всплакнули. Кивая им, я с тревогой думал о досмотре. Конверт Мирхафизова я положил в чемодан. Я надеялся, что в чемодан не полезут. Кому нужен этот чемодан. У нас было два чемодана – сравнительно объемистый у Баюшки и совсем тощий мой. Баюшка тоже заплакала, обнимая мать. Это был уже последний выхлоп. Я кивнул еще раз, подхватил багаж, повернулся – и увидел Рустама: он бежал от входа, оскальзываясь на гладком полу.