Очень скоро обнаружилось, что Баюшка затяжелела. Это и неудивительно, мы ни на минуту не могли отдалиться друг от друга, любовь горела между нами ровным огнем, греющим, а не обжигающим пламенем. Радости нашей не было предела. Я не знал, в какой степени Мирхафизов шутил, а в какой говорил всерьез насчет того, что, если что пойдет не так, он ее у меня заберет. Может быть, и впрямь шутил. Или, точнее, запугивал. А может, и нет. В общем, проверять на себе его склонность к шуткам нам совершенно не хотелось. Когда же в скором времени ультразвуковое исследование показало, что у Баюшки двойня, она, вернувшись из женской консультации, сначала закружила меня по комнате, а потом стала, кокетливо поднимая руки и поводя шеей, танцевать что-то вроде ракси кух[8], грациозно и плавно перемещаясь по комнате. По идее, мне следовало бы схватить чанг и сопроводить это действо музыкой. Но чанга не было. Аккомпанементом служил ее собственный смех и беспрестанно повторяемое: «Шестьдесят шесть! Шестьдесят шесть! Шестьдесят шесть!..» Я не выдержал и спросил: «Да что же такое шестьдесят шесть?» Тогда она обессиленно села на тахту и ответила: «Ты не понимаешь, глупый! Мы с тобой выполнили шестьдесят шесть процентов папиного колхозного плана!»

То, что мы были вместе, являлось главным, то же, что нас окружало, представляло собой скорее тени явлений и предметов, нежели сами предметы и явления. Да, я устроился на работу – может быть, потом расскажу подробней, – мы купили кухонный гарнитур, жизнь в Москве в ту пору, вообще-то, была несладкой, но на фоне известий, что приходили из Таджикистана, все это было чистой воды благоденствием. Говорили, что год назад магазинные полки пустовали, а теперь кое-что, и даже многое, появилось, только все беспрестанно дорожало. Нас выручали доллары из конверта Мирхафизова, с ростом цен рос и курс валюты, так что мы не зависели от инфляции. Правда, конверт все равно неумолимо тощал. Нас это заботило, разумеется, но не могло огорчить, не могло нагнать тучи на то сияние счастья, в котором мы тогда пребывали.

Ну что ж… Теперь, пожалуй, самое время еще раз припасть к живительному источнику. Не очень полную, пожалуйста… спасибо. Гм. Вот. Как Христос босыми ножками, есть такое речение… Да вы что, правда? Ну да, это вы верно говорите.

Так вот.

Странно устроена жизнь. Точнее, странно устроена жизнь на наш взгляд. Вообще-то, она устроена так, как устроена, и, скорее всего, не может быть устроена иначе. Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова. Золотые слова. Но человеку трудно в это поверить. Человек инстинктивно убежден, что если сегодня все хорошо, то завтра должно быть еще лучше, послезавтра – еще, и так шаг за шагом до неминуемого, по его мнению, достижения какого-то совсем уж небывало счастливого состояния.

Увы, увы. На смену ясному дню не приходит еще более лучезарный день. На смену дню приходит ночь.

Когда настал срок, я отвез Баюшку в роддом. К тому времени она стала похожа на важную гусыню или поросенка из детской сказки – толстая, розовая, красивая, хлопотливая в той мере, какую позволяло ее состояние, умиротворенная, совершенно не озабоченная и не встревоженная тем грядущим, которое должно было вот-вот случиться, чтобы открыть перед нами новую страницу жизни. Она ждала разрешения с тем удивительным покоем во взгляде, что заставлял меня вспомнить мадонн Боттичелли и Рафаэля Санти. Ее ничто не волновало – в части жизненных забот она полагалась на меня, а я старался соответствовать ее ожиданиям, все же остальное было для нее заведомо ясно, определенно, прозрачно и не могло таить в себе никаких неожиданностей.