– Валь, ты чего, спросил я, ты что тут сидишь в пять часов утра?

Она медленно повернула голову, посмотрела на меня взглядом, показавшимся мне в тот момент совершенно бездонным, и сказала так, будто это объясняло вообще все на свете:

– Сижу.

Автобус тащился, а я вдруг подумал, что, может быть, она была под кайфом… под наркотическим кайфом? Эта мысль в первое мгновение показалась дикой, никто и никогда в нашей семье ни в чем таком замечен не был, и никто из родственников… да и друзья тоже… разве что теперь вот Валька.

И что же ей теперь с этим делать, думал я с каким-то тупым отчаянием. Собачка с глазом, Васечка, еще и героин, ничего себе… Черный дог, майор Саша, тойтерьер – вот это компания.

Автобус все тащился и тащился, один кишлак сменялся другим, неотличимым от первого, второй – третьим, неотличимым от второго, низкое солнце лупило в окна, было жарко, летали мухи, у водителя из магнитофона бренчал нескончаемый дутар, а меня охватывало зудящее беспокойство, причин которого я не мог понять.

От остановки я прошел сквериком, свернул в пыльный проулок с тремя чахлыми карагачами. Вот и дом. У подъезда толклось человек пять мужчин и две или три женщины, на крыльце какая-то коробка не то ящик, накрытый газетой, на ящике несколько бутылок, пара лепешек, виноград, еще что-то.

– Скажите, пожалуйста, Никифоровы – это какой этаж?

Все обернулись.

– Никифоровы? – спросил человек в форме, окидывая меня неприятно цепким взглядом. – А что тебе Никифоровы?

– Что мне Никифоровы? – Я пожал плечами. – Я Валин брат.

Дальше все покатилось как в дурном кино.

В тот день, когда я позвонил, Валька накрыла голову Васечки – вероятно, спящего – полотенцем и выстрелила из мужнина пистолета ПСМ.

Саша сам мне его в прошлый раз показывал, хвастался, аккуратненький такой пистолетик – самозарядный, малогабаритный, калибр 5,45, и Валька крутила его в руках, и он еще смеялся, мол, женщины, сто раз показывал, а она опять не тем концом, и я видел, как позже он сунул его на верхнюю полку того шкафа, где жил тойтерьер.

Сделав первый выстрел, она вложила ствол себе в рот и еще раз нажала курок.

Сегодня их похоронили. Это вот как раз поминки. Никифорова арестовали. Но, скорее всего, отпустят, скорее всего, это не он, не инсценировка никакая, скорее всего, так оно и было.

Они уже порядочно приняли, и, когда одна из теток, соболезнующе на меня глядя, сказала, что очень уж Валька в гробу страшная была – неудачно, видать, стрельнула, не сумели в морге в порядок привести, – я развернулся и пошел назад.

Этот в форме что-то еще крикнул вслед, но я не обернулся.

Шараф Мирхафизов в аэропорт не приехал. Накануне мы были в Рухсоре с прощальным визитом, и, пока Баюшка всплескивала руками и трещала с женщинами, он, по обыкновению, увел меня в кабинет, протянул толстый конверт, посоветовав припрятать подальше, продиктовал несколько телефонных номеров, по которым я мог бы в Москве получить не только бесплатный совет, но и кое-какую помощь, а также туманно намекнул, что за нами там будут присматривать верные люди.

Должно быть, я снова позеленел, потому что Мирхафизов, глянув на меня, спохватился и успокоительно объяснил, что присматривать не в том смысле, что прислеживать и доносить, а просто быть наготове на всякий случай – вдруг что понадобится.

– Нет, ака-джон, они не специально будут там сидеть, нет. Да вот, собственно, телефоны, что ты записал, – это они и есть. В случае чего обратишься, помогут.

Баюшку провожали мать и две сестры: все они, неутомимо щебеча, стайкой ярких птичек сидели в уголке зала ожидания.