Он наклоняет голову, словно обдумывая мои слова, словно каждое моё требование — это лишь очередная задачка, которую он с лёгкостью решит. И его губы растягиваются в наглой, самодовольной улыбке, которая теперь кажется ещё более отвратительной после его мимолётной "серьёзности".

– Это навряд ли, – произносит он более низким голосом, почти мурлыкающим, словно он сытый кот, играющий с мышью перед тем, как окончательно её сожрать. Это мерзко и вызывает во мне волну тошноты. – Ты изменилась, похорошела. Мне приятно на тебя смотреть, – его оценивающий взгляд скользит по мне. Антон даже не скрывает, что рассматривает меня, как товар, как объект. – И я хочу делать это как можно чаще.

Я сжимаю кулаки под столом. Он переходит все границы. Это не просто наглость, это какая-то извращённая попытка восстановить контроль, заявить свои права на меня, будто я его собственность, будто все эти годы, что прошли, ничего не изменили. Он хочет убедить меня, что его желание — это мой закон.

– Ты столько лет прекрасно жил без моего лика, – отвечаю я, стараясь говорить спокойно, размеренно, хотя внутри всё клокочет от ярости. Каждое слово даётся с трудом, словно я проталкиваю их сквозь сжатое горло. – И ещё лет двадцать проживешь.

Я смотрю на него в упор, пытаясь своим взглядом прожечь в нём дыру, донести до него, что его присутствие для меня — лишь неприятность.

– Плюс ты не учел тот факт, что я твою морду видеть больше не хочу никогда.

Мои слова его не задевают. Совершенно. Они отскакивают от него, как горох от стены. Наоборот, Антон демонстрирует полное пренебрежение к моим чувствам.

Он относится ко мне, как к экспонату в музее, который он рассматривает, не скрывая своего интереса и желания обладать, коллекционировать. В этом взгляде нет ни грамма раскаяния, ни тени вины, только расчёт и самоуверенность, холодная, расчётливая мысль о том, как получить желаемое. Он видит меня сквозь призму своих желаний, полностью игнорируя мою волю.

– Дерзишь? – из его груди вырывается легкий смешок. – Мне нравится. В тебе определенно появилась какая-то… острота. И это… это тебе к лицу.

Как же он меня бесит в этот момент. То есть Антон нашел в моей боли то, что его возбуждает. Сволочь!

Он делает паузу, словно наслаждаясь произведённым эффектом, а затем продолжает, и в его голосе появляется какая-то нотка жалости, наигранной, фальшивой жалости.

– Но давай на чистоту? Я уверен, ты вряд ли что-то хорошее видела за это время, – Антон говорит это с такой снисходительностью, будто я все эти годы прозябала в нищете, пока он купался в роскоши. – А нам ведь было неплохо вместе, помнишь? Так что… Я могу помочь раскрутить твою кофейню. Сделать сеть по городу, выйти на федеральный уровень. Франшизу можно запустить.

В его голосе сквозит высокомерная щедрость, как будто он делает мне величайшее одолжение, а не покупает, как проститутку.

– А мы пока отдохнем. Отвезу тебя к океану. Отель-остров. Ты раньше о таком мечтала. Куплю тебе не одну квартиру, а хоть десять. Подумай. Мы можем хорошо провести время вместе.

Последняя фраза, "хорошо провести время вместе", сказанная с таким неприкрытым, пошлым намёком, вызывает во мне волну отвращения. Это не приглашение, это предложение купить меня. Он предлагает купить моё тело, моё время, мои воспоминания. Он уверен, что всё в этом мире можно измерить деньгами.

Моё самообладание, которое я так тщательно выстраивала годами, рвётся в клочья. Вся накопленная ярость, всё отчаяние, вся боль, что я так долго прятала, выплёскиваются наружу.