Но она меня уже не слушает. Стоит напряженно, вытянувшись как струна всем телом, а смотрит в сторону комнаты. Я невольно сосредотачиваюсь и тут же улавливаю странные звуки. Кажется, будто кто-то хрипит.

Кто?

Мы с Леной переглядываемся и одновременно бросаемся к комнате, где спит девочка. Я влетаю первым. Ариша лежит с отекшим лицом, глаза провалились, вокруг рта разливается синева. Воздух со страшным хрипом прорывается в раскрытый рот. Такое впечатление, что малышка без сознания.

— А-а-а! — кричит мать и бежит к кроватке.

Я перехватываю ее на полпути, встряхиваю за плечи.

— Вызывай скорую! Немедленно.

— Ариша… Ариша… Что с ней?

— Отек Квинке, не видишь? Скорую?

Я открываю окно, беру девочку на руки и несу к нему.

— Она замерзнет! Простудится!

— Скорую, дери тебя за ногу, женщина! — рявкаю на бестолковую мать.

Наконец взгляд Лены становится осмысленным. Она тычет пальцем в экран, но руки дрожат, а когда наконец дозванивается до диспетчерской, толком не может ничего сказать, только бормочет:

— Дочка… почти не дышит… хрипит… Что? Адрес?

Я выхватываю трубку.

— Ребенку пять лет, — Лена отчаянно мотает головой, поправляюсь: — Шесть лет. Состояние тяжелое. Подозреваю отек Квинке.

— Как долго?

— Не знаю, заметили только что.

— Адрес?

Я его называю. Диспетчер кол-центра отключается, отдаю мобильник Лене, она пропускает его мимо пальцев, он падает. От стука она немного приходит в себя.

— Есть дома шприцы и лекарство, — спрашиваю ее, лишь бы убрать этот затравленный вид несчастного щенка.

— К-какое?

— Преднизолон, адреналин. Что-нибудь. Надо снять реакцию до приезда скорой.

— Н-нет…

— Что за бестолковая мамаша! — рявкаю на нее. — У ребенка аллергия, а у тебя ничего нет. На что дочь реагирует?

— Н-на миндаль. Ей нельзя миндаль… но дома нет орехов. Вообще нет.

И тут взгляд Лены падает на мою сумку. Она дергает молнию, вытаскивает пакет с подарками, который дал мне водитель, а оттуда пакет конфет. Я ничего не понимаю, но не останавливаю: любое действие лучше паники и истерики. Ариша на руках начинает шевелиться, а потом разражается хриплым плачем.

— Потерпи малышка, потерпи, сейчас приедет врач, — шепчу ей.

Хватаю одеяло, закутываю ее с головой и держу вертикально: так дышать ей легче. Мать, распотрошив пакет с конфетами, разламывает одну, другую, читает что-то на этикетке. Наконец разламывает одну, и внутри проглядывают кусочки дробленого ореха.

— А-а-а, Ариша! Тебе же нельзя!

— Я… я… — сипит девочка.

От звука дверного звонка мы дружно вздрагиваем.

— Потом разбираться будем, встречай скорую, — приказываю Лене.

Врачи быстро проходят, раскладывают на столе чемоданчик, обрабатывают руки.

— Положите ребенка, папаша, — говорит сердитая женщина в синей униформе и смотрит на меня поверх очков.

И от ее слов Лена вздрагивает, бросает на меня испуганный взгляд, а потом забирает дочь.

— Понимаете, у нее аллергия на миндаль. Она знает об этом, а тут конфеты.

Пока врачи осматривают Аришу и слушают рыдающую мать, я ловлю взглядом циферблат часов и одобрительно хмыкаю: всего пятнадцать минут понадобилось скорой, чтобы доехать до дома.

— Мы не можем оставить ребенка дома в таком состоянии, — заявляет врач и встает.

— Вы же сделали укол, Арише станет лучше, — плачет Лена.

— Мамаша, ребенок нуждается в наблюдении врачей.

— Но я не могу… работа…

Я опять встряхиваю Лену за плечи.

— Где одежда Ариши.

— Т-там, в шкафу.

— Собирайся, едем в больницу!

Не знаю, что я делаю и почему, но не могу оставить в беде женщину с ребенком. Лена вдруг словно потеряла опору под ногами, ужас за любимое чадо отражается паникой в глазах и в действиях, отключает мозги.