В ней горит огонь! Полыхает!

Яков Тамирович откашливается:

— Иван Геннадьевич, думаю, разговор лучше перенести на другое время.

Алена решительно поднимается:

— Не стоит утруждать себя. Мы уезжаем. Можете дать официальное опровержение словам Павла, объяснить, что это был вброс начинающего блогера.

Разворачивается, махнув белокурой гривой.

— Алена, — зову ее, и она оборачивается, — мы не закончили.

— Ошибаетесь, Иван Геннадьевич. Нам с вами больше не о чем разговаривать.

Берет сына за руку и уходит. Когда за ними закрывается дверь, я обращаюсь к юристу:

— Ну что, Яков Тамирович, вопрос решен?

Мужчина смотрит на меня внимательно.

— Нет, Иван Геннадьевич.

Я поднимаю брови.

— Я бы настоял на ДНК-тесте.

— С чего это?

— Мальчик — ваша копия.

11. Глава 11

Мама

Пятнадцать лет назад

Иван ведет машину расслабленно. Немного превышает скорость, один раз обгоняет там, где не разрешено.

С момента, как мы сели в салон его машины, ни он, ни я не проронили ни слова.

Одновременно во мне борются два чувства: я рада оказаться с ним наедине, но между тем киплю от злости.

Ладно, я знаю, что Иван далеко не монах, у него постоянно меняются девушки, но все они обычно оставались на уровне рассказов, не больше.

Я никогда не видела рядом с ним постоянной подруги, вот и успокаивала себя, что у него никого нет.

Но сегодня все мои мечты разрушились, рассыпались, как битое стекло. Его руки на теле другой. Его губы на ее губах. Их пошлая поза, близость.

— Ты же большая девочка, Лена, должна понимать, что взрослым мальчикам нужно как-то спускать пар.

— То есть ты так просто расслабляешься? — спрашиваю тихо.

— Так я просто трахаюсь, малышка, — улыбается мне широко. — Просто забудь то, что видела.

— Мне плевать, — гордо вздергиваю подбородок. — Уже забыла.

Ваня бросает взгляд на мои ноги. На мне короткое черное платье, которое оголяет бедра, с этим я ничего поделать не могу.

Ноги у меня красивые, так что я не стесняясь вытягиваю их.

Пусть смотрит. Я не хуже его куриц.

Ваня тянет руку на заднее сиденье и достает оттуда джинсовку, бросает мне на колени:

— Держи.

— Зачем это?

— Прикройся.

Фыркаю и забрасываю джинсовку назад.

— Тебе не нравятся мои ноги? — спрашиваю с вызовом.

— Наоборот. Нравятся больше чем нужно, — криво улыбается.

Хмыкаю и складываю руки на груди:

— Тогда я тем более не собираюсь их прятать.

— Ты играешь с огнем, детка, — глаза у Ивана загораются. — Ты подруга моего брата, так что притормози.

— Это ты притормози, — киваю на его ширинку и дергаю бровью. — Если сможешь.

Я была молода, глупа, наивна. И по уши влюблена в отца Паши. Если бы он сиганул со скалы, я бы прыгнула следом за ним, даже не раздумывая.

Такая она, первая любовь. Всепоглощающая и уничтожающая, куда ж без этого. Когда тебе восемнадцать и вся жизнь впереди. Когда ты молод, красив.

Можно ли назвать это ошибкой? Эту наивную веру в то, что все достижимо, что даже самого отъявленного бабника можно заставить любить?

Не ошибка, нет.

Опыт, который проходят многие. Кто-то воет в подушку или напивается в клубах. Кто-то клин вышибает клином.

А я вот содрогалась над унитазом, проклиная его и весь мир вместе с ним.

Даже тогда мне казалось — все решаемо. Все поправимо. Он поймет и примет. Я не хотела, чтобы так, но ведь это не только моя ответственность!

Не принял.

По сути, не принял никто. Держу ли я на них зло за это? Если только немного, и то — остаточное, скорее как давно сросшийся перелом, который еще иногда пульсирует, реагируя на изменение атмосферноего давление.

А он меня не узнал…

Горько усмехаюсь.

Как такое возможно? Неужели я настолько изменилась, что узнать меня нереально?