О чем можно говорить с такими людьми? О лошадях? О девках?

Нет, он никогда не умел общаться с колдунами. И нынешняя беседа исключением не стала.

Стоя у порога каменной целлы, возведённой вокруг капища на Лысом холме, Всеволод пытался донести желание князя до седобородого морокуна встретившего его в дверях.

Получалось из рук вон плохо.

Воевода с четверть часа распинался перед стариком, который в молчании взирал на его потуги, даже и не думая пускать внутрь храма. Всеволод понимал, что выглядит он как безродный босяк, просящий подаяние, но поделать ничего не мог. На холме действовали правила служителей богов. В груди, против воли, вскипало страстное желание дёрнуть старого козла за бороду и, повалив его на землю, ворваться в святилище силой. Найти внутри кого-нибудь, кто отнесётся к его словам с большим вниманием, а не станет изображать из себя немую рыбу. Но делать этого было нельзя. Отношение Ярополка c волхвами и так сердечностью не отличались, а такого рода выходка вовсе могла привести к разладу. Да и городское вече, с открытым ртом внимавшее каждому слову мудрецов, не шибко бы обрадовалось подобному проступку. Вот и стоял окольничий как дурак, переминаясь с ноги на ногу, соперничая в красноречии с Карасём. Старик же, всё смотрел на него своими странными, изменчивыми глазами, и взгляд у него был такой, словно видел тот живого человека в первый раз.

Наконец, когда рассказ был окончен, и Всеволод стал ждать ответа, дряхлый чароплет полез в кошель на поясе и долго что-то там искал. Выудив из его недр маленький мешочек, он запустил в него пальцы и растёр между ними щепоть какого-то чёрного порошка. Прежде чем Всеволод сообразил, что к чему, колдун ткнул пальцами ему в лоб, мазнув по нему снизу вверх, словно муху раздавил.

Не ожидавший подвоха воевода на мгновение опешил. Этой заминки морокуну хватило, чтобы захлопнуть перед ним резные двери.

Все ещё пребывая в замешательстве, Всеволод дотронулся до чела рукой. На пальцах чернильной, маслянистой бахромой расплывалась та же мерзость, что и в мешке у колдуна. Воняла непонятная дрянь неимоверно.

Разозлившись пуще прежнего, окольничий в сердцах пнул узорчатую дверь. На дубовых досках резец мастера запечатлел извечное противостояние бога Радогоста с великим пожирателем всего сущего – змеем Гхеересом. Отпечаток подошвы сапога окольничего, пришёлся как раз в рыло гаду. Плюнув в землю, Всеволод грязно выругался. В душе он пообещал себе, что с первой же оказией, вернётся сюда с парой крепких парней из дружины и научит этих ведунов хорошим манерам. Резко развернувшись, воевода зашагал к привязанной неподалёку Ярке. Почуяв Всеволода, кобыла принялась прясть ушами, шумно зафыркала, шарахнувшись от него в сторону.

– Уж ты-то не начинай, – раздражённо прикрикнул на неё окольничий, сдёргивая поводья с усыпанного жёлтыми цветами куста гороховика и запрыгивая в седло.

Лошадь укоризненно заржала.

– Без тебя знаю, что смердю, – огрызнулся Всеволод, и, цокнув, направил Ярку к подножию Лысого холма.

Глинистый откос, поросший прядками спорыша и кустиками полыни, ощетинившейся прошлогодними, ломкими метёлками, полого спускался в зеленеющий бурьяном лог. Дно впадины утопало в жухлых, прошлогодних листьях, скрывавших узкую дорогу, почти тропку. Извиваясь и петляя, она, словно ручеёк, впадала в мощенный камнем тракт – большак, ведущий к воротам Марь-города. Однако воевода не отправился к сразу к городским стенам, а завернул коня в сторону, в заросший тальником и укрытый ветвями калины овраг. Там, журча на перекатах, текла меленькая речка.