– И это ни с чем не сравнимое чувство, – сказал Билл. – Я был на седьмом небе, когда обнаружил актиномикоз.

– У вас усталый вид – в ваши-то годы, – внезапно сказал профессор Нортон. – В двадцать пять лет недопустимо жить одной лишь нервной энергией, а вы, Билл, именно так и поступаете. Люди, с которыми вы росли, говорят, что вас совсем не видно. Я бы посоветовал вам хотя бы на пару часов в неделю выбираться за пределы клиники – пациенты от этого только выиграют. У мистера Доремуса вы взяли столько анализов на биохимию – впору было назначать ему переливание крови.

– Я же оказался прав, – с горячностью возразил Билл.

– Но слегка кровожаден. Через пару дней все и так стало бы ясно. Не порите горячку, берите пример со своего друга Шоутца. Со временем у вас накопится большой объем знаний о внутренних болезнях; не нужно торопить события.

Однако Билл относился к племени одержимых; по воскресеньям он пытался флиртовать с дебютантками того года, но некстати ловил себя на том, что мыслями возвращается все к тем же красным кирпичикам Идеи, где единственно и ощущал пульс жизни.

Когда в новостях сообщили, что один знаменитый политический лидер страдает непонятным заболеванием и уезжает с Западного побережья в восточном направлении, чтобы лечь в клинику для установления диагноза, у Билла пробудился внезапный интерес к политике. Он изучил все материалы, касающиеся этого человека, и начал отслеживать его передвижения, которым газеты ежедневно посвящали едва ли не половину колонки; от жизни и последующего выздоровления этого деятеля зависела судьба его партии.

А потом, в августе, светская хроника известила о помолвке молоденькой дебютантки Элен, дочери миссис Труби Понсонби Дэй, и доктора Говарда Дэрфи. Хрупкий мир Билла перевернулся вверх тормашками. После глубоких страданий он уже смирился с тем, что Тэя – любовница блестящего хирурга, но чтобы доктор Дэрфи ни с того ни с сего от нее отказался – это не укладывалось в голове.

Не теряя времени, он бросился ее разыскивать; она как раз выходила из сестринской, уже в уличной одежде. Ее милое личико, ее глаза, в которых жили тайны людских чаяний, великая цель, награда, смысл и радость жизни, потускнели от досады: она стала объектом жалости и косых взглядов.

– Как хочешь, – ответила она, когда Билл предложил подбросить ее до дому.

А потом:

– Храни Господь женщину! Сегодня над моим телом было столько причитаний, что хватило бы на целую войну.

– Я тебе помогу, – вызвался он. – Если этот тип оказался…

– Ох, замолчи! Еще месяц назад мне достаточно было кивнуть, чтобы Говард Дэрфи на мне женился, но этого я, конечно, не могла сказать нашим девушкам. Рассчитываю на твой такт – он тебе пригодится, когда ты станешь врачом.

– Я и так врач, – сухо заметил он.

– Нет, ты пока интерн.

Он вскипел; дальше они ехали в молчании. Потом Тэя, смягчившись, повернулась к нему и дотронулась до его локтя.

– В тебе есть благородство, – сказала она. – Это приятно, хотя для меня предпочтительнее дарование.

– Оно у меня тоже есть, – убежденно заявил Билл. – У меня есть все, кроме тебя.

– Давай поднимемся ко мне – я расскажу тебе кое-что такое, чего не знает ни одна душа в этом городе.

Жилище оказалось скромным, но по некоторым признакам он определил, что прежде Тэя жила более широко. Это был тесный мирок, где уместились лишь немногие любимые вещи: стол работы Дункана Файфа[10], бронзовая статуэтка Бранкузи[11], два портрета маслом, явно пятидесятых годов.

– Я была помолвлена с Джоном Грэшемом, – сообщила она. – Тебе известно, кем он был?