Руки предательски дрожат. Смотрю на них и не узнаю себя. Я, Богдан Басманов, который привык держать все под контролем, сейчас едва сдерживаю себя, чтобы не встать и не уйти. Не потому что не хочу, а потому что боюсь. Боюсь не оправдать ожиданий дочери. Боюсь увидеть в ее глазах отстраненность. Или, что хуже всего, — равнодушие.

Дарина не знает, кто я. А я до сих пор не верю, что она существует. Что у меня есть дочь.

Мелисса кивает — разрешает подойти. Я встаю, но не чувствую ног. Делаю пару шагов и… разворачиваюсь. Мне нужно время. Нужно дыхание. Нужно что-то сделать. Я выхожу на улицу, просто чтобы вдохнуть воздух. Чтобы не задохнуться от волнения, которое медленно, но беспощадно стягивает грудь.

Янис был прав, когда говорил, что я окажусь ни на что неспособным ничтожеством, когда нужно будет встать перед собственным ребенком. А ещё он был прав в том, что я потеряю самообладание. Чувствую себя не взрослым человеком, а пацаном, который, будто впервые пришел на переговоры и от волнения у него влажнеют ладони.

Не знаю, как справиться с нервозностью. Не знаю, как взять себя в руки и подойти к своей дочери, сказать, что я ее отец. Убедить, что никогда ее не оставлю. Что до конца жизни буду рядом.

Когда приезжал сюда, заметил цветочный магазин. Захожу, беру букет алых роз. Все-таки она дала мне шанс.

Тут же нахожу большого мишку. Первый, на что упал взгляд. Он смешной. С огромными ушами. Очень надеюсь, что дочке понравится.

Возвращаюсь в рксторан. Иду к ним.

Мелисса поднимает взгляд, и я вижу в ее глазах что-то такое, от чего на секунду замираю. Боль, страх, нежность — все сразу. Я передаю ей цветы. Она принимает букет с легким кивком. Без слов. Но взгляд ее все говорит.

Поворачиваюсь к девочке. Она сидит, прижимая к себе стакан сока. Смотрит на меня внимательно. Не мигает. Словно пытается запомнить. Прочитать. Понять. Вспоминает, что видела меня у детского сада.

Я осторожно, чуть наклонившись, протягиваю ей мишку:

— Это тебе.

Дарина сразу берет игрушку. Пальцы у нее такие тонкие, красивые. Но движение уверенное. Она смотрит на меня в упор.

— Спасибо, — говорит едва слышно.

Это первое ее слово, адресованное мне. Я не знаю, как не рухнуть прямо здесь. Горло сдавливает изнутри. Но я не отвожу взгляда. Я просто смотрю на неё свою дочь. Маленькую, такую прекрасную, хрупкую.

Она аккуратно кладет мишку на соседний стул. И я, не зная, имею ли право, позволяю себе задать вопрос:

— Не хочешь обнять меня?

И в ту же секунду она спрыгивает со стула и бросается ко мне. Так быстро, что я едва успеваю наклониться. Я обнимаю ее. Крепко, но в то же время осторожно. Как будто держу в руках хрупкий мир, который только-только начал дышать рядом со мной.

Она прижимается ко мне сильнее, ее руки обвивают мою шею. И в этот момент я понимаю, что все, что было до Дарины — не имело смысла. Ни карьера, ни победы, ни то состояние, что у меня есть.

До нее все было пустым местом. До нее я сам был никем.

Я поднимаю глаза, смотрю на Мелиссу. Она сидит, прижав пальцы к губам. А в глазах слезы. Она на грани. Я вижу, как она сдерживается, как буквально сжимает себя изнутри, чтобы не расплакаться прямо сейчас.

И мне становится больно. Не за себя, а за нее. За то, что когда-то, по своей глупости, упрямству и страху, я не был рядом. За то, что лишил ее спокойствия, нормального будущего, возможности просто быть мамой, которая не несет на себе всю тяжесть решений в одиночку.

Мысленно проклинаю себя.

Я не имею права на прощение.

Мелисса не заслужила этого. Никто из них не заслужил. Ни она, ни наша дочь.