И вот тогда я первый раз, помнится, поела. Какой-то омлет с черным хлебом - все, что муж смог приготовить на скорую руку, но это был лучший омлет в моей жизни.

А сейчас был просто классный стейк. И я съем его весь, до последнего кусочка, и выпью вино, и жизнь наладится. А завтра или в ближайшее время я получу, что хотела, и мне станет насрать на Веринского, потому что завтра или в ближайшее время он свалит из города и я больше о нем не услышу.

И будто в ответ на мои мысли сука-судьба злобно захохотала в ответ.

Потому что вместе с последним глотком на язык пришла горечь.

Вместе с сочным кусочком хлеба, который я просто впечатала в соус и засунула в рот, и разве что пальцы не облизала, пришло понимание, что кто-то на это смотрит.

Не просто кто-то, а кто-то очень знакомый. Взглядом, которым умел смотреть только он.

Я медленно подняла голову и провалилась в бездну.

Ту самую, в которой ангелы превращаются в грязных демониц и раздирают на себе остатки тряпок вместе с плотью.

Веринский сидел почти напротив. Когда он успел попасть сюда я не знала - да и не имело это значения. Сидел, даже не пытаясь смотреть в меню. Ему не были интересны блюда от шеф-повара о которых сейчас распинался стоящий рядом официант - я знала, что распинался, они всегда так делают.

Сидел и смотрел на меня так, как будто хотел сожрать вместе с мясом - или вместо него. Сожрать или сжечь - как и раньше.

Как в тот самый первый раз, когда он посмотрел так на меня.

Как в тот день, когда моя жизнь прошла очередную точку невозврата.

Точку, устланную белым ковром.

Пять лет назад и спустя сорок одну успешно поданную чашку кофе я споткнулась об этот взгляд, выжегший на моем теле физически ощутимое клеймо, от которого я, похоже, не избавилась до сих пор, и полетела вперед, прямо на драгоценнейший и пушистый белый ковер, вместе со своей косой, полыхнувшими щеками и кофе, который приготовила для генерального директора и его заместителя.

Об этом ковре ходили легенды.

Шептались, что его Веринскому подарил шейх. И он сделан из шерсти самых высокогорных и чистых баранов, которые только существуют на планете. Еще шептались, что ковер стоил целое состояние и был для владельца «Волны» символом истинного богатства, которое всегда необъятно, не запятнано и угрожающе прекрасно.

Еще поговаривали, что это какая-то адская психологическая закавыка, с помощью которой Михаил  Андреевич проверял всех приходящих к нему в кабинет. Наряду с другими психологическими атаками: он то рычал, то наступал на собеседника, то, наоборот, становился угрожающе-насмешлив или холодно-сладок - о да, у Веринского был тысяча и один способ заставить своего собеседника усомниться в собственном здравом смысле. В том числе это безбрежное белое поле. И многие застывали  перед этим монстром, боясь на него ступить; другие же наоборот, без сомнений шагали вперед; кто-то обходил по стенке, пытаясь проявить уважение к чужой собственности - Веринский был известным педантом и чистюлей, об его маниакальных требованиях чистоты во всех смыслах тоже ходили легенды.

И никто не знал, какое поведение "с ковром" самое верное - мужчина не говорил никогда.

Но все были уверены - выводы делал. А сотрудники тщательно проверяли обувь, перед тем, как зайти.

Самое что интересное, что во время собеседования я этот ковер даже не заметила. Только потом с ужасом вспоминала как прошлепала в своих далеко не чистых уличных ботинках. Но на следующий день, когда Нина показывала мне кабинет, никаких следов уже не было. Клининг, убирающий, как правило, по ночам, как в голливудских фильмах, где уборщик с плейером в ушах медленно передвигает свою тележку между офисными конторками и первым становится жертвой супер-злодеев, работал исправно.